Золотой топор

— Нет, — ответила она. — Доктор пробовал было привести сюда девочку, но это повергло бедную мать в такое отчаяние, что она чуть не умерла. И потом, разве можно найти второго <такого> ребенка, какой была Дороти? Нужно было видеть, как спокойно, бесшумно играла она всегда! Право, мне иногда казалось, что это не ребенок, а фея, хотя фей изображают в белом и зеленом, а не в шотландке, которую она всегда носила.

— А видел ли ее еще кто-нибудь? — спросила я. — Я имею в виду слуг.

— Только старый Гавриил, негр-лакей, который приехал с матерью мистрис Марадик из Каролины. Я слышала, будто негры обладают этой способностью второго зрения, хотя верить этому не могу. Говорят, у них какой-то сверхъестественный инстинкт… Но Гавриил так стар и дряхл, что на него никто уж не обращает внимания.

— Осталась ли детская ребенка в неприкосновенном виде?

— О, нет! Доктор все ее игрушки отослал в детскую больницу. Это было большим огорчением для бедной мистрис Марадик. Но доктор Брэндон, который лечит ее, нашел, что это лучше, чем сохранить комнату ребенка в неприкосновенном виде.

После завтрака я впервые встретилась со знаменитым психиатром доктором Брэндоном. Он произвел на меня пренеприятное впечатление. Он, может быть, был и честным человеком — в этом я не могла отказать ему — но его манера все в жизни рассматривать с точки зрения своей специальности, его напыщенность, его круглое сытое лицо сразу дали мне понять, что он получил свое образование в Германии, где и научился личность приносить в жертву группе и всякое проявление чувства считать патологическим явлением.

Когда я наконец пошла к себе в комнату, я почувствовала такую усталость от всего пережитого, что сразу бросилась в постель и заснула крепким сном. К ночным дежурствам я привыкла. Но на этот раз я чувствовала такую усталость, как будто бы проплясала всю ночь.

В течение дня я не видала доктора Марадика. Но в семь часов, когда я готовилась пройти к мистрис Марадик, чтобы сменить мисс Петерсон, он позвал меня к себе в кабинет. Он показался мне прекраснее, чем когда бы то ни было. Он был в вечернем туалете, с белым цветком в петличке. Экономка сказала мне еще раньше, что он идет на какой то званый обед.

— Хорошо ли провела ночь мистрис Марадик? — спросил он меня.

— После лекарства, которое я дала ей в одиннадцать часов, она прекрасно спала.

С минуту он молча смотрел на меня, точно гипнотизировал меня.

— Говорила она вам что либо о… о… своих галлюцинациях? — спросил он.

Я как то сразу почувствовала, что должна сейчас же сделать выбор — или с мистрис Марадик, или против нее… И я с усилием ответила:

— Она говорила вполне разумно.

— Что же говорила она вам?

— Она говорила мне о своем горе, о том, что днем она ходит немного по комнате.

Я не могла определить мелькнувшего в лице его выражения.

— Видели вы доктора Брэндона?

— Он был сегодня утром и дал мне некоторые инструкции.

— Он нашел ее сегодня хуже. Он думает, что ее следует послать в Россдейль.

Я никогда даже мысленно не пыталась судить доктора. Быть может, он был вполне искренен. Я рассказываю только го, что знаю, а не то, что думала или представляла себе.

Я чувствовала под его взором, что во мне борются два начала, точно два различных существа. Но наконец я сделала выбор, и в дальнейшем я действовала не столько под влиянием рассудка, сколько под влиянием какого-то безотчетного побуждения. Бог знает, почему этот человек даже в ту минуту, когда во мне шевельнулось недоверие к нему, сохранил свое влияние на меня.

— Доктор, — впервые подняв на него глаза, произнесла я, — я думаю, ваша жена в здравом рассудке, она так же здорова, как вы, как я…

— Значит, она не говорила с вами откровенно? — удивился он.

— Может быть, она заблуждается, может быть, она слишком ослабела, расстроилась от горя, но она не… я готова голову дать на отсечение, что она не представляет собой кандидата в дом сумасшедших. Было бы безумием, страшной жестокостью отсылать ее в Россдейл! — горячо воскликнула я.

— Жестокостью? — со смущением переспросил он. — Ведь вы же не думаете, что я хочу быть жестоким по отношению к жене?

— Конечно, нет! — ответила я уже мягче.

— Тогда оставим все по-старому. Быть может, доктор Брэндон придумает что-нибудь другое.

Он вынул из кармана часы, сравнил их с висевшими на стене и нервно заторопился:

— Я должен идти. Мы еще завтра поговорим об этом.

Но назавтра нам не пришлось говорить, и в течение целого месяца, когда я ухаживала за мистрис Марадик, он ни разу не пригласил меня в свой кабинет. Когда мне случалось встретиться с ним в передней или на лестнице, он был неизменно любезен и очарователен, хотя я инстинктивно чувствовала, что со времени нашего последнего разговора он как будто бы считает, что я не могу быть ему в дальнейшем полезна.