Золотой торквес

— Именно. Когда мы закроем фиорд, то старая вулканическая граница между Коста-дель-Соль и Африкой образует естественную плотину. Что-то вроде порога, может быть, в двести пятьдесят километров, но невысокого и не слишком широкого. Болото лежит севернее и питается притоком из той испанской реки. Какова глубина фиорда? Метров сто?.. Одним словом, если его перекрыть, получится очень длинная плотина. И не такая твердая, как скальные породы Гибралтара, — все больше пепел да лава.

— Ты не находишь, Стейн, что в Пустой Земле мы будем в большей безопасности, чем в Бордо? — заметила Сьюки. — Ведь еще не поздно…

— Я, кажется, поняла, — кивнула Фелиция. — Когда плотина обеспечит хорошую подпитку, я вскрою перешеек.

— А пупок не развяжется?

— Погоди, громила, увидишь. Ты уверен, что плотина продержится, пока мы сюда долетим?

— Должна. Если твои таланты — не одно хвастовство, то ты сможешь ее залатать, как только она начнет трескаться.

— Решено! Айда к фиорду, и я вам покажу, на что способна. — Фелиция принялась манипулировать с тепловым генератором. Шар быстро набрал высоту.

— Но Фелицию мы не можем взять в Пустую Землю, — встревожилась Сьюки.

— Насилию нет входа в мирное царство Агарты. Туда являются только с добром. А что станется с ней, если мы ее покинем? Бедная Фелиция! Одна среди трупов!

Стейн ласково потрепал жену по плечу.

— Ты отдыхай, Сью. Вздремни чуток. Не тревожься о Пустой Земле и о Фелиции. Теперь я беру на себя все заботы.

У Сьюки задрожали губы.

— Жаль, Фелиция, что мы не сможем взять тебя с собой. Стейн теперь изменился. Стал мягкий, добрый. Его впустят. А тебя нет… Давай прямо сейчас полетим в Агарту, Стейн. Я не хочу больше ждать.

— Скоро полетим, — заверил он ее. — Поспи. — Он поудобнее устроил ее на полу корзины.

Творческие метафункции Фелиции столкнули две воздушные массы разного давления. Подул ветер с Атлантики, неся шар прямо к фиорду. Глаза юной спортсменки сияли.

— Сейчас поддам газу, и мы поспеем туда до обеда. Ты уверен, Стейни, что эта штука сработает?

— Когда клинкерная дамба лопнет, оба потока вместе создадут страшный напор для узенькой Южной Лагуны. Старик Ной наверняка бы в штаны наложил.

Сьюки уткнулась лицом в ладони. В глубине черного кошмара сверкнул вдруг луч надежды. Элизабет! С помощью нового золотого торквеса, быть может, она сумеет…

«Дура!» (Сьюки передернулась.) «Ты что, думаешь, я не предвидела этого?»

«Ты не достанешь меня!»

«Да я так тебя стреножу, что ты плюнуть не посмеешь без моего ведома!»

«Там, куда я убегу, тебе ни за что до меня не добраться!»

«Предупредить их решила, да? Лживая дрянь! Да на дне своей глупой добродетельной душонки ты хочешь этого не меньше, чем я!»

«Нет, нет, нет!»

«Да, да, да!»

Бежать…

Сьюки потянула за собой Стейна, но без торквеса он уже не был послушен, как ребенок. Она могла только просить, умолять, взывать к его не обремененному метафункциями разуму и надеяться, что он все-таки передумает, все-таки последует за ней.

Там, внизу, путь в Агарту, должно быть, еще открыт.

Хоть какое-то занятие, не требующее передвижения на сломанных ногах с грубо наложенными шинами!.. Бэзил, когда не спал, ковырял стену камеры ложкой из небьющегося стекла.

За семь дней он проделал ямку почти на пятнадцать сантиметров в длину, четыре в высоту и один в глубину. Во время одного из последних просветлений вождь Бурке наказал ему:

— Работай! Когда ты пробьешь отверстие, мы сможем выбросить наружу записку: «Помогите! Я пленник в крепости плиоценовой Земли».

Но на том и кончились его героические жесты; больше Бурке уже не выходил из беспамятства, в своих речах величал его не иначе, как «господин адвокат», и выкрикивал пламенные тирады, очевидно, припоминая свою судейскую практику. Бред Амери был не столь громогласным, она лишь выбирала более жестокие, мстительные псалмы, когда муки от ожогов становились совсем уж нестерпимы. На десятый день заключения и монахиня, и американский индеец затихли: должно быть, уже не находили в себе сил говорить. Бэзилу оставалось (поскольку только один их его переломов был открытым и даже гангрена еще не началась) забирать баланду, подаваемую один раз в день через вертящееся зарешеченное окошко, обменивать полную парашу на пустую и ухаживать за умирающими друзьями, насколько это позволяла кромешная тьма.

Выполнив ежедневные унылые обязанности дежурного по камере, он усаживался ковырять прорезь для послания.

Иногда, превозмогая боль, Бэзил задремывал и видел сны.

В них он снова был выпускником Оксфорда, поклонником Изиды, спорил до хрипоты с другими студентами по поводу всяких эзотерических тонкостей и даже ходил в горы, но — увы! — ни разу не долез до вершины плиоценового Эвереста!

Возможно, и странная женщина лишь приснилась ему.