Золотой треугольник

Внизу Коралия остановилась. Нерешительности в ней не было и следа, казалось, она только колебалась, выбирая лучший способ действия. Вдруг взгляд женщины наткнулся на кинжал, выпавший из рук полковника. Бельваль вздрогнул. Он уже не сомневался, для чего ей понадобился кинжал… Жажда убийства читалась в ее глазах, и, встретившись с ними, Эссарец заметался, стараясь освободиться от обвивавших его тело веревок.

Коралия приблизилась к мужу и быстрым движением подняла кинжал. Он повернул голову и смотрел на нее. Женщина сделала еще два шага.

Капитан не знал, какую роль выбрать в разыгравшейся на его глазах мрачной драме. Нужно ли вмешаться? Помешать ли Коралии убить мужа или, наоборот, разрядить свои пистолет в его ненавистную голову?

Нужно сказать, что с самого начала в чувствах Патриция преобладало острое любопытство… Не то банальное любопытство, которое заставляет людей трепетать, соприкоснувшись с чужой тайной, но любопытство человека любящего, желавшего проследить движения души любимого существа… Он желал знать, на что способна женщина, которую он боготворил и которая в силу обстоятельств должна взять на себя так много и выказать так много холодного спокойствия в минуту решения.

Что заставляло ее так действовать? Месть? Ненависть?

Коралия подняла руку. В глазах мужа, устремленных на нее, не было ни мольбы, ни угрозы… Он, казалось, тоже решился и ждал.

Старый Симон, которого полковник так и не развязал, приподнялся на локтях и с ужасом следил за ними.

Поднятая рука Коралии, казалось, выбирала место, куда ударить. Но в глазах ее понемногу ослабевала решимость, и Бельваль видел, как к его Коралии возвращалась, если не нежность, то, по крайней мере, так пленявшая его в ней женственность…

«Ах, матушка Коралия! Матушка Коралия! — думал он. — Вот теперь я тебя узнаю снова. И какое бы право ты не имела убить этого человека, все же ты не убьешь… И я рад».

Рука женщины медленно опустилась, лицо приняло прежнее выражение, и Бельваль догадался, что чувство облегчения понемногу приходило на смену жажды убийства. Она осматривала кинжал с удивлением человека, только что очнувшегося от страшного сна. Склонившись над мужем, Коралия перерезала путы. Она делала это почти с отвращением, избегая его взгляда и стараясь не дотрагиваться до него. Одна за другой веревки были разрезаны.

И тут произошло нечто поразительное. Эссарец, который только что перенес нестерпимые мучения и которого жгла еще боль, спотыкаясь на голых, обожженных ногах, бросился к телефону и схватил трубку аппарата, как голодный хватает кусок хлеба. Казалось, в этом было его спасение, возвращение к жизни…

— 40 — 39! — закричал в трубку Эссарец.

Потом повернулся к жене и приказал:

— Уходи!

Но она сделала вид, что не слышит, развязывая Симона.

— Алло, барышня! Поскорее 40 — 39!

И повторил Коралии:

— Уходи же, я тебе говорю. И ты, Симон…

Тот приблизился к Эссарецу, намереваясь ему что-то сказать, но повернулся и, не говоря ни слова, вышел.

— Уйди, уйди, — не переставая твердил Эссарец жене, грозя ей кулаком.

Но Коралия подошла к нему ближе, и на лице ее ясно читалось непреодолимое упорство. В это время его соединили и Эссарец спросил:

— Это 40 — 39? Хорошо…

Он колебался. Видимо, присутствие Коралии ему мешало; он собирался говорить вещи, о которых ей не надо было знать… Но время шло, и он должен был решиться. Эссарец переложил трубку в другую руку и сказал по-английски:

— Это ты, Грегуар? Я — Эссарец. Я звоню тебе с улицы Раймон. Не будем терять времени… Слушай… — Он сел от нестерпимой боли в ногах и продолжал: — Вот что случилось: Мустафа умер, и полковник тоже. Но подожди же… Не прерывай меня, или мы пропадем оба. Слушай: они все пришли сюда — и полковник, и Бурнеф, и все остальные и обокрали меня. Сила была на их стороне… С полковником мне удалось расправиться, но он раньше этого отправил донос в префектуру. Поэтому Бурнеф и его шайка будут искать убежище, где могли бы переждать грозу. Они вернутся разве только для того, чтобы забрать с собой бумаги. Я рассчитал, что у тебя они будут в безопасности… Они это убежище приготовили давно, на всякий случай, не подозревая, что ты и я — одно… Стало быть, они придут…

Эссарец помолчал немного, раздумывая, а потом продолжал:

— У тебя по-прежнему ключ от каждой двери? Да? Хорошо… И ключи от шкафов этих комнат? Так вот, когда они заснут, проберись к ним и обыщи эти шкафы. Каждый из них спрячет туда свою долю… Ты портфели знаешь по виду… Заберешь их и присоединяйся ко мне.

Снова пауза. На этот раз Эссарец слушал. Потом возразил:

— Что ты говоришь? Сюда, на улицу Раймон? Да ты с ума сошел! Неужели ты воображаешь, что я могу оставаться после доноса полковника? Нет, конечно, нет… Жди меня в отеле у вокзала, я буду там к полудню или самое позднее к часу… Не беспокойся… Завтракай спокойно, а потом мы будем держать совет, что делать дальше. Стало быть, так? В таком случае, до свидания… Я отвечаю за все.

Эссарец повесил трубку. По его виду можно было подумать, что эти четыре миллиона уже в его руках.