Золотой цветок – одолень

Но не одна Суедиха обращалась к ведьме-знахарке за помощью. Снадобье усмирительное подсунули незаметно коням Параха Собакина и трусоватая Нюрка Коровина. Обдирательно взяла с них знахарка за зеленые комочки варева. Параха отдала два мешка ржи, куль проса, три овцы. Нюрка – бочонок масла, две свиньи, телку, шаль и туесок соли! С домовитых и богатых знахарка всегда берет нещадно. Не любят они за это колдунью.

Аксинье знахарка снадобье предлагала задаром:

– Возьми! Слабенький у тя Гринька-сынок! Разобьется! Ручонки-то у него, как соломинки!

Аксинья осердилась на знахарку, разгневалась:

– Гринька мой – казак! Как ты посмела, карга, сумлеваться?

Оттолкнула грубо Аксинья знахарку, та попятилась, споткнулась чеботом и упала в лужу, где хрюкала огромная пятнистая свинья. Зловеще зыркнула глазами старая ведьма.

– Ратуйте, люди честные! Казните ее, казаки! Энта баба-яга сует мне снадобье усмирительное для коня на постриге! – кричала Аксинья на всю станицу.

– Нетути такого снадобья! И не будет! Брешешь ты, Аксинья! – озлобилась тогда Суедиха.

Боялась Хевронья, что раскроется тайна варева нечистого. Хорошо, никто не поверил Аксинье… Могло быть хуже.

– Зазря ты изобидела колдунью. Глупа ты от молодости, Аксинья. Наворожит Евдокия… и упадет с коня твой Гринька. Убьется. Али другую наведет порчу ведьма! – шептала Параха Собакина.

Казаки арканили коней в загоне, выводили их на рубеж. Бабы усаживали ребятишек на жеребцов, совали в детские ручонки гривы. А на сердце кошки скребли, а душа болела. У Меркульева за поясом пернач, а в руке пистоль. Сапоги бухарские серебром шиты, со шпорами, шаровары из красного сукна. Рубаха та же, белая в петухах. На голове шапь заломлена лихо. Все ждали, когда атаман выстрелит из пистоля. У Нюрки Коровиной губы подрагивали, рыжие пятна на лице потемнели. Она пыталась заглянуть жалостливо в глаза мужу:

– Слабенький у нас сынок уродился, Илья! Хилой он, скрозняком его вчерась угораздило. Всю ночь на печке покашливал.

– Какой же он хиляк, коли конь под ним прогибается? И руки крепкие. Вцепится – кожи клок вырвет с мясом!

– Поел-то он плохось утреча, – хныкала Нюрка и воровато, таясь от мужа, подсовывала коню усмирительное снадобье.

Конь съел варево знахаркино, затих сразу, стоял понуро. Илья ходил вокруг него, пожимал плечами…

– Дохлый конь, паршивый! Сымай сынка, Нюр! Я другого, погорячей, в загоне отловлю!

У Нюрки очи замокрели, белый свет потемнел. Сорвалась ее хитрость с варевом знахаркиным. И пропал бочонок масла! И пропала телка чалая с белым пятном во лбу! И две свиньи плакали! И шаль кистями помахала прощально. И туесок берестовый с крупной солью не возвернешь! А ребенок слабенький, разобьется! Не коня, а зверя приволок Илья!

Меркульев окинул строй зорко. Бабы детишек на коней посадили. Казаки плетками покручивают, сдерживают с трудом дикарей степных, ждут выстрела. Замедляет постриг Паша-персиянка. Она сипит, царапается, отбирает сыночка у своего мужа – Емели Рябого. Над ним похохатывают. Мол, вот как жениться на пленной кызылбашке! Не баба, а пантера царапучая!

Соломон и Фарида бочки с вином выкатили. Братину-уточку расписную на полотенце белое возложили. На вертеле-жерди с коловоротом сразу восемь баранов жарились. Девки столы под небо ставили. Старухи несли на блюдах поросят в хрене. Юницы кружки и кувшины с поклоном подавали. Мальчишки караваи тащили, на ходу корки румяные обгрызали. И получали за то, паршивцы, подзатыльники!

Емельян Рябой изловчился и так лягнул свою персиянку, что она отлетела от него, перевернулась и завыла по-басурмански. Значит, на своем поганом языке ругала и проклинала Емелю.

Меркульев выстрелил из пистоля. И ударили казаки коней нагайками. И зажмурились от ужаса матери. И понеслись дико жеребцы, рубя копытами степь. Солнце задрожало, как золотой динар на платье у пляшущей башкирки. Ковыли полегли седовласо. Потемнела река на стремнине. Загудела утробно земля. А отроки казачьи вцепились в гривы конские, лишь бы не упасть!

– Я начинаю понимать величие этой дикости! – сказал Соломон.

Но Фарида его не слушала. Засверкали черно искорки в ее ордынских глазах. Вздулись, затрепетали ноздри. А казаки кричали, улюлюкали, свистели, палили из пистолей и пищалей. Одаривали друг друга любезными тумаками, от которых могли сломаться ребра быка. Алеська и Дуняша на шею Ермошке с двух сторон бросились. Глашка укусила Дуню до крови, а в Олеську вцепилась зубами намертво, еле оттащили!