Золотой цветок - одолень

Рослый Нечай отвязал конец аркана, что был приторочен к седлу Хорунжего. Он перебросил вервь через толстый сук дерева пыток, вздернул пленника на дыбу. Без пытки не можно обойтись. Человек утаит мысли. Иноземец под землей их спрячет.

— На огне поджарим... али кожу сдерем? — спросил Герасим Добряк.

— Ты, действительно, — Добряк! — улыбнулся кузнец Кузьма.

— А из тебя казака не выйдет! — ткнул кузнеца кулачищем Коровин.

— Сей грек выдавал себя за еврея, — сказал Хорунжий.

— Поджарим! — крикнул Матвей Москвин.

— Подпалим! — согласился миролюбиво Егорий-пушкарь.

— Зарумяним, как барана! — одобрил Меркульев.

— Туды его в бога-бухгая мать!

Мордастый, краснорожий Никита Бугай уже ломал хворост, складывал его под ногами вздернутого на дыбу пленника. Герасим Добряк извлек из глубокого схорона в штанине трут и кресало, начал высекать искры. Дерево пыток обрело свой вид. Две мощные ветви, как две руки, молитвенно простирались к небу. С одной стороны висело золотое блюдо, с другой — полуживой человек, пленный.

— Братья-казаки, не губите меня, — заговорил он. — Какой вам прок от моей смерти? Вы, я вижу, люди богатые. У вас много золота, но нет шинка, лавки с товарами. Я открою у вас шинок, завалю вашу землю шелками, персидскими коврами. Я привезу пищали на пять полков! У вас пищали, вижу, старые. У меня есть лавки в Стамбуле, в Бухаре, в шляхетской Варшаве, в Гамбурге... Меня знают запорожцы, турки, ливонцы. А казаки всегда были для меня родными братьями. Я — Соломон Запорожский. Чем я хуже евреев, которых вы не трогаете?

— Не брешет, не брешет. Я помню его по Запорожью! — вмешался толмач, дед Охрим. — Это зело честный торгаш. По заморскому походу его тож знаю. Он порохом и горилкой снабжал наше войско. В долгу мы остались перед ним. Так мы и не отдали ему деньги, потому как все почти тогда погибли. Клянусь, це достойный купец. Ищет токмо большую выгоду. Рискует, яко казак. Но не можно позволить ему торговлю вином. Он всех обдерет. Да и губит вино человека! Винопитие потребно запретить!

— Как ты попал на Яик? — начал допрос Меркульев. — Кто тебя подослал? С каким умыслом хотел выдать себя за еврея?

— Братья-казаки! Жидам все дороги открыты. А других купцов вы грабите, лишаете живота... Я был в Персии. Мы сели на корабль с купцами, чтобы попасть в Астрахань. Но жестокая буря целую неделю носила нас по морю. Затем плыли мы вверх по вашей реке, ибо заблудились. Погибли все, кроме меня и моей прекрасной женушки Сары. У нас под одеждами были надуты бычьи пузыри. Сорок дней мы сидели на берегу, подбирали то, что выбросили волны. Ногайцы продали мне эту повозку, дали проводника. Я бы добрался до Астрахани, но разбойники, то есть братья-казаки, убили возницу. Они убили мою бедную Сару!

— Ведьма самоцветы сглотила, — пояснил Хорунжий атаману.

— Можно было дать ей постного масла с татарским мылом или слабительной соли и посадить на горшок, — жалобно возразил Соломон.

Казаки захохотали. Представили они, как Хорунжий, Герасим Добряк, Илья Коровин и Нечай угощают иноземку конопляным маслом, усаживают на горшок. Мол, будьте великодушны, ясновельможная Сара, попукайте, покакайте! Мы нижайше просим вас об этом от всего казачества, от всего вольного Яика!

— Хо-хо-хо! Гром и молния в простоквашу! — гудел атаман Меркульев, похлопывая себе по икрам. — Развеселил ты нас, Соломон! Потешил!

— Оставьте меня в живых, и вы ухохочетесь: я оставлю вас без единого серебреника, — пытался острить Соломон.

Меркульев посмотрел на пленника своими выпуклыми синими глазами пытливо и пристально.

— Зажигать костерок под ногами? — спросил Герасим Добряк, раздувая тлеющий трут, подсовывая под огонек пучок сухой травы.

— Погодь! — остановил его Меркульев.

— Лучше в куль да в воду, чтобы не вонял. И давно мы иноверцев не топили. Нарушаем священные обычаи: за здоровье бабки Гугенихи редко пьем, воров огнем палим, а не топим в кулях, — обратился к народу Михай Балда.

— Атаманят у нас донцы, запорожцы. Исконь казачью яицкую теснят, потому и обычаи нарушают, — выкрикнул Тихон Суедов.

— Персов режем, татарву жгем, а заполонили-то нас хохлы! — ехидничал Силантий Собакин.

— Купца в куль да в воду, а атамана Меркульева бросить! — завопил Василь Гулевой.

— Не суетись, казаки! Яик испокон веков был мудрее Дона, сильнее Сечи Запорожской, могутней всех врагов! — пропел слепой гусляр.

— В куль пришельца да в воду! — неистово горланили безвылазные казаки Яика.

Безвылазные — это те, которые на Дон и в Сечь не ходили, Москву во время великой смуты не защищали и не грабили, далекими странами не прельщались. Но похвастать им было нечем, стали вытеснять их с атаманов.

Меркульев почувствовал опасность. Бывший атаман Силантий Собакин мутит воду. Камень за пазухой держит. Зависть и обида его скребет. Зазря его пожалели, без хлеба оставил станицы, войско загубил. Надо было казнить. Меркульев в атаманы вышел, помиловал Силантия.

— В куль да в воду! — хрипел Собакин.

— Кто жертвует для казни куль? — нарочито зевнул Меркульев, будто все это было ему безразлично.