Золотой утенок

Гарантии, что за сложным псевдонимом “Ибн-бетта-шао-линь” скрывались Толстый со Скелетом, не было. Зато Олег не сомневался, что объявленный сеанс – чистой воды мошенничество. До боли знакомые обороты речи, ссылки на известных лиц, обещания – все указывало на то, что в городе работают коллеги. Правда, он уже давно не занимался такими вещами, в крупных городах мода на экстрасенсов прошла, фамилии Чумака, Кашпировского почти стерлись из памяти неблагодарных потомков. Однако в небольших городах всевозможное знахарство и экстрасенсорика в малых дозах могли принести определенную прибыль.

Олег отправился в бывший “Красный текстильщик”, чтобы убедиться в правильности своих догадок. Клуб находился на окраине Тулупинска, раньше он принадлежал одноименному заводу – “Красный текстильщик”, процветавшему в эпоху, которую сейчас принято называть застойной и консервативной. Теперь на фабрике “Красный текстильщик”, одной из немногих, шили пионерские галстуки.

Возможно, те из читателей, чье детство и отрочество пришлось на постперестроечные годы, даже не знают, что это такое, но старшее поколение, безусловно, помнит. Треугольный кусочек кумача, аккуратно обработанный со всех сторон, был не просто красной тряпицей, а считался частицей красного знамени, символом эпохи, атрибутом пионерского детства. А символы в те времена оплачивались хорошо и требовались в большом количестве. Галстуки повязывали не только малым детям, но и почетным пионерам – пенсионерам всесоюзного значения, космонавтам, артистам, гостям зарубежья. Фабрика отгрохала шикарный по тем временам трехэтажный клуб, имела пионерский лагерь, санаторий, профилакторий, детский сад, общежития и даже собственный стадион.

Однако время пионерии закончилось, пионерские галстуки канули в Лету, государственные дотации прекратились, фабрика стала шить красные спортивные майки и трусы, но увы! Рабочих сокращали, зарплату задерживали. Все мало-мальски ценное пришлось продать: с молотка пошли бывший пионерский лагерь, садик, стадион, профилакторий, общежития. Остался только клуб. На трехэтажное здание на окраине города, к тому же давно – не ремонтированное, покупателей не нашлось. Клуб числился на балансе полумертвой фабрики. Часть помещений сдавали в аренду, на третьем этаже жили те, кто лишился общежития, но все еще служил на фабрике.

– Идиоты, – пробормотал Олег, разглядывая клуб, – на что они рассчитывают?

Олегу было достаточно одного взгляда на собравшуюся толпу, чтобы подсчитать, сколько здесь можно заработать. Получались сущие копейки. Нет, народу собралось много, но в большинстве своем это были работяги с прекратившего свое существование “Красного текстильщика”, мелкие служащие, домохозяйки и дети. Среди общей массы выделялась небольшая прослойка с характерными загорелыми обветренными лицами – челночники, хозяева коммерческих лотков. Сидели они ближе к сцене, на местах подороже.

Зал, когда-то огромный и величественный, сейчас выглядел жалким. Половина лампочек в люстрах не горела, когда-то кожаные сиденья были кое-где аккуратно зашиты, обтянуты материей, смахивающей на ту, что висела на сцене. Плюшевый занавес, побитый молью, с вытертыми золотыми кистями по бокам смотрелся как декорация к пьесе Горького “На дне”.

Если бы не дело, Парамонов давно покинул бы это унылое заведение. Он несколько раз вставал со своего места покурить, заглянул в буфет, вернее, его подобие. Три столика, лоток с газировкой, пивом, шоколадными сырками, чипсами и чупа-чупсами.

Наконец зрители расселись по местам и началось действие. Свет погас, откуда-то сверху послышалась музыка, перешедшая в хрип – магнитофон зажевал кассету. Наверху, вероятно, пытались ее заменить, свет не включали. Недовольные зрители начали улюлюкать, свистеть, требуя света или зрелищ. Рядом с Олегом кто-то завозился, послышалось чье-то пыхтение, и звонкий девичий голос крикнул:

– Лапы убери, козлина!

В зале захохотали, кто-то сострил:

– Темнота – друг молодежи. Иди ко мне, я не козел!

Кто-то подхватил:

– Кина не будет, будет...

– Прекратите, как вам не стыдно, здесь дети! – прикрикнул чей-то возмущенный голос, заглушивший последнее слово.

Раздался детский плач, младенца принялись успокаивать, наперебой предлагая конфетку, поп-корн, чипсы и пиво!

– Лучше стриптиз, – сказал кто-то в темноте.

– Где стриптиз? Тут ни фига не видно, – возмутился другой. – Свет! Включите свет!

Наконец свет включили, через пару минут наладили музыку, и свет снова погас, освещенной осталась только сцена. С двух сторон из боковых дверей на сцену выпорхнули девчушки в костюмах, смутно напоминающих что-то восточное. Они сделали вразнобой несколько танцевальных па, которые, вероятно, символизировали восточный танец.

Музыка смолкла, на сцене появился упитанный человек в светлом помятом костюме. Олег сразу признал в нем Толстого, как только тот открыл рот.

– Йес! Нашел! – вскрикнул, обрадовавшись, Олег.

Его неадекватная реакция на появление Толстяка удивила соседей по ряду. Мужик, сидевший через два кресла от него, выразительно покрутил пальцем у виска.