Золотой Василек

Маленькая Надя уже хорошо читала даже и мелкий шрифт в книге, но прочесть без мамы крупные печатные буквы Павкиного приказа она не могла. Она только удивлялась, как это Павка, от которого отказались многие учителя, знает такие красивые и такие непонятные слова. И, конечно, после этого приказа Надя не сомневалась в Павкиных талантах и не спрашивала, почему Павка так безошибочно выкидывает на вышке свои флаги.

Между тем Томми стала главным лицом на корабле. В первый же день она вскочила Гемке на плечо и ударила его лапкой по щеке, когда тот стал бить Маню. Обезьянка не любила ссор. И дети понемногу отвыкали дразниться и обижать друг друга. Томми быстро научилась вместо ленивого Фильки отбивать склянки, лазила на самые высокие мачты и, как матрос, мела палубу маленькой метлой. Любила она поливать палубу водой из шланга и при этом отнимала у Фильки его калоши. Тогда Маня решилась снять с одной из кукол крошечные калошки с маркой «Богатырь».

А в тихой зеленой комнате по-прежнему жили нарядные куклы. И, как прежде, бойки смахивали с них пыль, и по субботам приходил парикмахер, и, как прежде, дети к этим куклам никогда не прикасались. Вечером, возвращаясь домой, они тихонько пробирались возле стен и старались незаметно войти в свои комнаты и юркнуть в постель. Никто в доме не интересовался, как спят, что едят и как вообще живут эти дети. Они таскали из парников кольраби и огурцы, выпрашивали у повара куски, но обедать домой не приходили. Прислуга в доме объедалась и толстела, а дети тянулись и худели.

У фрау была любимая горничная Лина. Она с девчонок жила при доме, постоянно слышала немецкую речь, но за пятнадцать лет службы запомнила только два слова: komm spazieren. Именно эти два слова произносил утром господин Курц, выгоняя погулять любимого дога Люкса. Запомнить кличку дога Лина не могла и звала его «Комшпацирен». Эта самая Лина шпионила за детьми и за господином Курцем и с наслаждением помогала фрау истязать детей.

Однажды утром Лина провожала дога на прогулку. Около кукольной она заметила Маню. Пугливо озираясь по сторонам, Маня подошла к зеленой комнате, открыла робко дверь, протиснулась бочком и вошла к куклам. Быстро сдернула с дорогой красавицы резиновые калошки с маркой «Богатырь» и сунула их под левую фалдочку фигаро, которая, согласно моде, украшала ее платье, но в этот самый миг цепкая рука Лины схватила Маню за ворот и потащила в покои фрау. Маня кричала, царапалась, пыталась даже укусить руку Лины, но калошек не отдавала. И все же Лина выхватила их. Никогда еще так горько не плакала Маня. И такое отчаяние было в этом плаче, такая безысходность, что в первый раз в жизни этого дома на крик девочки вышел из своего кабинета господин Курц. Он стал у порога комнаты фрау, заложил руки в карманы черных брюк и, приподнимаясь на носках, медленно раскачивался взад и вперед. Прищурив белесые глаза, он долго смотрел на жену. И вдруг тихо засмеялся. Фрау побагровела. Откинулась на спинку синего кресла. Испуганная Лина выпустила девочку и швырнула в нее калошками. Маня, как волчонок, прижимаясь к стене, с калошками в руках, растрепанная, с оторвавшейся фалдочкой, обошла господина Курца, словно гадюку.

А он, заложив руки в карманы брюк, все стоял и смотрел. Лина дрожащими руками отсчитывала в рюмку какие-то капли. В комнате едко запахло камфарой.

В ту же ночь фрау умерла от приступа грудной жабы.

Глава VIII. ФАТЕР И ОТЕЦ

Жарко! Барометр даже в тени показывает 35 градусов. На «Золотом Васильке» так раскалилась палуба, что серая масляная краска вздулась пузырями. Чистый ветер легонько летал, не вздымая волны на водной глади, где еще утренней зарею раскрылся белый лотос, любимый цветок Надиной мамы. Дыхание ветра доносило его слабый аромат, и чудесно было видеть, как он поднимался из ила, всегда снежно-белый и ничем не оскверненный.

Надя только что отбила склянки двенадцать часов пополудни и вернулась к Мане. Она сидела в тени под навесом капитанского мостика на палубе шириной в две циновки, как говорят японцы, которые измеряют величину своих комнат количеством расстеленных в них циновок.

Тут же спала Томми, прикрыв крошечными ладонками прозрачные ушки, на которых просвечивали красненькие жилки. Она высунула кончик розового языка, прикусив его зубами.

Надя села рядом на прохладную, смоченную водой циновку и тихо запела любимую песенку про кукушку:

Там вдали, за рекой, раздается порой:

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Потеряла детей, грустно, бедненькой, ей:

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Это птичка поет, милых деток зовет:

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

А Маня раскрыла хорошенький несессер, вынула из него ножнички и стала подстригать ногти, потому что это был «День крысы» и старая японка, Манина няня, наотрез отказалась от такой работы.