Золотой век

— Я и все части мои скорбят, — заговорил Ганнис с Юпитера. — Я и все мы знаем, что такое жить на грани. Юпитерианские луны до того, как их зажгли, были черными, были лишь бесплодными камнями. Только несколько мелких шахт и леса, созданные наномашинами, — вот и все, что там было. Мы располагали всего лишь двадцатью шурфами, достигавшими уровня «К» в атмосфере Юпитера. Двадцать! Неважно, насколько привлекательна идея Фаэтона для нептунцев, мы, Наставники, должны подумать о другом. Нет, сэр. Они могут рисковать, почему нет? Но риск, которому подвергаемся мы, риск возвращения войн и преступлений, мы и должны обдумать. Стоит ли этот риск гибели пусть даже только одного человека, гибели только одного разума, стертого из ноуменальной памяти? Стоит ли риск того? Возможно, для них, искателей приключений, положительный ответ очевиден. Я не хочу сказать, что Фаэтон страдает суицидными наклонностями, но кто знает, каковы его мотивы? Никто не должен помогать человеку разрушать самого себя. Раньше я помогал Фаэтону, мы были друзьями. Но я не предполагал тогда, что он зайдет так далеко. Мне не приходило в голову, что он может нас уничтожить. Но теперь я смотрю на это иначе. Я не могу больше поддерживать его. И мне неважно, что решит Колледж. Фаэтон не получит больше ни грамма крисадмантина для своего корабля.

Диомед повернул свой пустой шлем в сторону Ганниса.

— Вполне вероятно, что ваши опасения не напрасны: если новые миры возникнут, никто не может быть уверен, что они не затеют войну. Даже если погибнет лишь один человек, это уже трагедия. Но на другую чашу весов следует положить смерть маленькой части вашей души, которая умирает каждый раз, когда вы теряете свободу и желание действовать. Еще больше вы теряете, считая, что не стоит покидать пределы действия гигантских софотеков, которые одновременно и защищают, и губят вас. Когда это кончится? Будущее, решенное заранее, — мертвое будущее. Вы все это чувствуете. Разве вы не мечтали о межзвездных полетах и приключениях? Ваши тела будут жить вечно, но ваши души, ваши надежды погибнут, если мечта о колонизации звезд будет погублена. Мы, нептунцы, слишком бедны, чтобы возродить эту мечту. Никто из вас никогда не решится последовать примеру Фаэтона. Новые века не принесут более отважных новых поколений, ведь вы бессмертны. Сравните трагическую гибель одной души, о которой говорил Ганнис, со смертью многих душ, величайших душ человечества, которые погибнут, если погибнет мечта Фаэтона! Совсем небольшая цена, господа Наставники! Просто ничтожная!

Вмешался Асмадей Бохост.

— Я замечаю, что смерть кажется пустяком, недорогой ценой, пока это не твоя собственная смерть.

— Когда пропадает одна жизнь, это такая же страшная трагедия, как и гибель всего человечества, — голосом, полным достоинства, заявил Цичандри-Манью. — Если человек погиб, то для него нет больше вселенной!

Ганнис говорил высокомерно и презрительно:

— Ни одна жизнь не может быть принесена в жертву ради пользы и благополучия всех. Мы не общество каннибалов!

— Ни одна жизнь?.. Ни одна?..

— Ни одна-единственная! — подтвердил Ганнис.

Диомед кивнул своим призрачным шлемом в сторону Ганниса.

— Я очень рад слышать подобные слова от вас. Я полагаю, что эта доктрина распространяется и на Фаэтона? Он личность, более обособленная и одинокая, чем любой из вас, значит, его не принесут в жертву.

— Ганнис Сторазумный, — обратился к нему Навуходоносор. — Я вынужден потребовать вашего отстранения от голосования по этому вопросу. Все наше заседание передается вашим составляющим на Юпитере, если вы проголосуете за изгнание Фаэтона, ваши соотечественники вас не поймут, поскольку ваши мотивы лицемерны. Юпитерианцы, если вы еще помните, все считают себя индивидуалистами и первопроходцами, у многих из ваших сторонников есть интересы в проектах на Нептуне и Сатурне. Слова Диомеда убедят их.

Ганнис сел, но было не похоже, чтобы он расстроился.

— Я не стану голосовать, но все равно буду выступать против предложений Фаэтона. Неважно, кто его поддержит, все равно без моего металла ему не летать.

— «Феникс Побеждающий» будет построен, — заявил Диомед. — Возможно, придется сделать его поменьше размером, возможно, с более тонкой обшивкой. Но вам, Ганнис, не удастся встать на пути Фаэтона и его мечты. Его ничто не остановит…

В голосе его зазвучало торжество.

— Ничто его не остановит.

Но когда он это говорил, образ его то застывал, то начинал двигаться, потом снова застывал, голос шипел и искажался. Его изображение исчезло, вместо него появилось простое двухмерное окно, по нему бежал текст, повторяющий последние слова Диомеда.

«Ничто не остановит его… Мистер Асмадей! Я был бы счастлив принять ваше предложение. Но боюсь, у меня теперь нет ног, чтобы прыгать. Можете изменить мое имя, как вам заблагорассудится. Я больше не могу позволить себе иметь достоинство, я не могу позволить себе роскошь сохранить свое имя…»