Золотой век Екатерины Великой

Отыскивая деньги и сторонников задуманного ею фантастического предприятия, Елизавета кочевала по Италии, пока наконец в Риме ее не нашел посланец Алексея Орлова лейтенант Иван Христинек. Он передал ей приглашение пожаловать в Пизу к Алексею Орлову. Елизавета приехала и стала любовницей графа, который пообещал выступить со всем своим флотом, а затем и петербургской гвардией на ее стороне. Орлов привез Елизавету вместе с ее слугами в Ливорно на адмиральский корабль, где, по заранее разработанному сценарию, их всех арестовали, в том числе и самого Орлова, которого якобы заподозрил в государственной измене адмирал Грейг, на чьем корабле и разыгрывалась вся эта авантюрная комедия.

После того как самозванка с ее камеристкой была заперта в каюте, Орлов сел в шлюпку и вернулся на берег, а русская эскадра тотчас же вышла в море. Обогнув Европу с запада, корабли прошли через Ла-Манш, Северное и Балтийское моря и после трех с половиной месяцев плавания достигли Кронштадта.

В ночь на 25 мая 1775 года с адмиральского линейного корабля «Три иерарха» самозванку отправили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Вместе с ней в равелине разместили и ее слуг.

Уже на следующий день в крепость приехал петербургский генерал-губернатор князь Александр Михайлович Голицын, назначенный Екатериной II председателем следственной комиссии. Князь допросил слуг Елизаветы, а затем и ее.

Елизавета пересказала Голицыну то, что прежде говорила другим, он переслал ее показания Екатерине, находившейся тогда в Москве. Императрица потребовала доподлинно дознаться, во-первых, кто надоумил авантюристку назваться Елизаветой Всероссийской; во-вторых, кем на самом деле были ее родители; в-третьих, от кого она получила тексты завещаний российских государей. На вопросы арестантка отвечала: многие люди уверяли ее, что она Елизавета Всероссийская, но сама она никогда себя так не называла; кто родители, она точно не знает, но ей говорили, что ее матерью была российская императрица Елизавета Петровна, а отцом – Разумовский; что же касается текстов царских завещаний, то она их получила по почте неизвестно от кого. На этих показаниях Елизавета стояла непоколебимо.

Екатерина проявила большой интерес к этому делу и даже составила двадцать допросных статей, на которые самозванка должна была ответить.

Когда условия заключения в крепости были ужесточены, у Таракановой открылось кровохарканье, болезнь прогрессировала, и врачи опасались, что она вскоре умрет. Екатерина поставила условие: если узница раскроет хотя бы свое подлинное происхождение, то будет помилована. В противном случае ей грозило пожизненное заточение в крепости.

Елизавета продолжала упорствовать. Положение усугубилось тем, что в конце ноября 1775 года она родила сына. Его крестным отцом стал генерал-прокурор князь Вяземский, а крестной матерью – жена коменданта Петропавловской крепости графиня Чернышева. Мальчика нарекли Александром, а записали по фамилии Чесменский. Ребенка тотчас же увезли в Москву, в дом его отца – графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского.

Из-за данного ли обстоятельства или по совпадению, но именно в это время Алексей Орлов подал прошение об отставке, и оно было немедленно удовлетворено.

Как это часто случается с беременными женщинами, больными чахоткой, роды дали мощный толчок развитию болезни, и 5 декабря 1775 года несчастная мать умерла. Ее похоронили на территории Петропавловской крепости ночью, тайно, взяв с хоронивших солдат присягу о вечном молчании. Могила не была обозначена ни плитой, ни крестом, и ее тут же заровняли.

Всех слуг узницы отправили в Европу, дав каждому на проезд и расходы от пятидесяти до ста пятидесяти рублей.

История княжны Таракановой на этом не закончилась. Существует легенда, а быть может, и вовсе не легенда, о еще одной ее жизни.

…В феврале 1785 года в московском женском Ивановском монастыре появилась новая инокиня лет тридцати с лишним. Судя по всему, в молодости отличалась она необычайной красотой.

Особенно хороши были у нее глаза – черные, огромные, чуть раскосые. И если бы не сильная худоба, да обильная седина в густых, некогда цвета воронова крыла волосах, то и тогда могла бы она многих свести с ума.

Монахиню звали Досифеей, и по данному ею обету хранила она вечное молчание. Сестре Досифее отвели две комнаты в отдельном, построенном специально для нее помещении с крытой лестницей, которая вела прямо в надворную церковь. Досифея жила незаметно, и никто не только не слышал ее голоса, но и почти никогда не видел – разве только на общежительных службах.

Так и прожила она в монастыре ровно двадцать пять лет, пока не умерла 4 февраля 1810 года.