Золотой век. Книги 1 - 3

— Послушай, Эвтерм, я ценю твою верность нашему дому. Ценю твою устремленность к философии, но всему есть предел. Я сказал, дело с Люпусом закончено. Какое мне дело, как Регул собирается поступить со своим рабом. Всем известно, он безжалостно калечит их, и что? Если молчит государство, почему я должен высовываться? Мне нужны деньги и спокойствие в семье. Больше не беспокой, иначе прикажу наказать тебя.

— Накажи, но выслушай. Поступи по справедливости.

— Ты опять за свое? Лавры Эпиктета не дают покоя? Не надейся, я не стану ломать тебе ногу, отошлю на кирпичный завод.

— Но я сбегу оттуда и обращусь к императору. Может, он поможет, ведь Лупа ему понравился.

Ларций вскочил.

— С ума сошел! Только посмей отрывать императора от дел. Я не знаю, что с тобой сделаю. Одной сломанной ногой не отделаешься.

Эвтерм поклонился и вышел.

Заперся в своей каморке, задумался о том, каким же нелепым образом соотносятся идеи, о которых рассуждал Платон, со своими жалкими отражениями в реальном мире? Как непредсказуемо совмещаются сияющие на небесах идеи блага, справедливости и милосердия со своими тусклыми соответствиями, прозябающими на земле. Их доля — постыдная нищета и ежечасные гонения, которым смертные с такой охотой подвергают справедливость и милосердие. С каким удовольствием издеваются и гонят взашей добродетель! И не являются ли эти жалкие тени отражениями беззакония, вызывающей несправедливости и всепобеждающей жестокости?

В таком случае, нужны ли они, идеи, если даже достойные граждане в удобный момент, поддавшись страсти, не задумываясь, готовы пнуть их ногами? Вспомнился завет Зенона, Клеанфа и Эпиктета — изучение философии полезно только в том случае, если у тебя достанет мужества жить по природе, если ты готов применить знание к жизни. Хрисипп считал, что добродетель может быть потеряна. Клеанф — что не может. Если может, то из‑за пьянства или по причине ненависти к другим, если не может, то только из‑за устойчивости убеждений. Эпиктет учит — трудностей себе не создаю, однако и трусости не подвластен.

Долго уговаривал себя.

Было страшно.

Чем придавить страх? Знанием?..

Попробовал одолеть ужас определениями. Страх есть ожидание зла. Робость, она же трусость — страх совершить действие. Испуг — страх, от которого отнимается язык. Действительно, Ларций последователен и обязателен в обещаниях. Попусту слов не тратит. Поэтому он, Эвтерм, испытывает мучение. Что такое мучение? Это всего лишь страх перед неясным.

Знание было полным, перспективы ясны, опыт насмешливо подсказывал — из‑за чего разлад? Что есть Лупа? Кто он есть тебе? Сын, сват, брат? Дикий и дерзкий мальчишка, поделом ему. Оставь варвара в покое, держись от него подальше, втянет он тебя в какую‑нибудь историю, только беду наживешь. У мальчишки темная душа. Опыт был настойчив, убедителен — разве плохо тебе живется в доме Лонгов? Здесь ты сыт, у тебя всегда в запасе есть стаканчик вина, философствуй на здоровье! Зачем отказываться от уюта? Это же «истинное блаженство, а не рабская жизнь», как выражался глупый и примитивный садовник — сириец Евпатий, уверовавший в спасение после смерти.

Беда была в том, что Эвтерм знал себя, свою беспокойную натуру. Стоило только проклюнуться в душе глупейшей мыслишке, и поток не остановить. Размышления сгложут, стыд заест, житья от этой добродетели не будет. Так оно, к ужасу Эвтерма, и случилось. Добродетель, являвшаяся ему во снах, воплощенная почему‑то в укоризненном взгляде старца, по приметам похожего на хромого Эпиктета, не давала покоя, теребила, настойчиво призывала спасти Лупу. Добродетель не спрашивала, кем ему приходится мальчишка, зачем его спасать, просто молила о помощи. Душа молила, требовала отчета. Твердила — если не сейчас, то когда?

Вспомнился дурак — садовник. Этот всегда готов помочь соседу. Если садовник, уверовавший в суеверие, мечтающий о заоблачном блаженстве, о спасении, всегда не раздумывая приходит на выручку, почему же ему, обладающему знанием, верноподданному стоику, это в обузу? Конечно, трудности себе создавать ни к чему, но когда ведущее требует, а разум подсказывает, пора спасать человека — действуй, парень. Это разумно, нельзя отсиживаться. Надо собраться с силами и встать. И пойти.

Он встал и пошел.

Направился прямиком в императорский дворец.