Золотой век. Книги 1 - 3

— Так‑то оно так, но что такое ваш разум, логос, все пронизывающее и все одухотворяющее дыхание? Всего лишь частички Создателя. Какие‑то, пусть даже и важные, его воплощения. Вы же, словно дикие германцы, бьющие поклоны деревяшкам и камням, уперлись в одну из его ипостасей и провозгласили — вот где истина! Вот почему ваш логос представляется каким‑то неполным, несвязанным, отвлеченным. Он существует исключительно для себя самого. Следовательно, он недостаточен для описания всего бытия. Если он безразличен к человеку, нужен ли он человеку?

— А ваш галилеянин?

— А наш галилеянин есть Христос. Это пример, если угодно, доказательство того, что Господь велик, он любит нас, страдает за нас, жаждет, чтобы мы стали лучше, обещает награду. Он здесь, — Бебий обвел руками помещение. — Он рядом со мной, с тобой, Феодотом, Сегестием.

Господь смотрит на нас добрыми глазами, Марк. Он смотрит глазами Христа. Отворачивайся не отворачивайся, но этот взгляд поддерживает тебя, дарит надежду. Этот взгляд способен простить. Надо только отдаться ему.

А кого может простить твой логос?

Он холоден и слеп. Рассказывают, что Эпафродит, хозяин Эпиктета, отличался жестокостью и ради забавы или из зависти принялся скручивать ему ногу особым орудием. Эпиктет оставался спокойным и только предостерег мучителя: «Ты сломаешь ее». Когда же это действительно случилось, Эпиктет — героический, следует признать, человек, — также спокойно добавил: «Ну вот, ты и сломал». Твой дружок Цельс в сочинении против моих собратьев, спрашивает: «Почему ваш Христос, испытывая страшные мучения, не произнес таких прекрасных слов?»

Наш Бог молчал, Марк, и это еще прекраснее.

Он только смотрел, Марк. Его глазами Господь глядит на мир, на людей. Вот в чем и состоит ведущее, следовать которому призывали Зенон, Хрисип, Эпиктет.

Он замолчал.

Наступила тишина. Наконец Бебий нарушил ее.

— Ты можешь подвергнуть меня пытке, но я скажу то же самое — Ариогез намерен развернуть твои легионы тылом к Карнунту. С этой целью он постарается выманить тебя из лагеря и отправить маршем на помощь Аквинку. Это все, что я знаю. А теперь мне пора, я хочу вернуться.

— Куда?

— На ту сторону, там ждут меня те, кто уверовал. Я должен быть с ними.

— Да, но если ты вернешься, и события начнут развиваться не так, как задумал Ариогез, он убьет тебя.

Бебий не ответил. Марк впервые за весь разговор вспылил.

— И почему я должен тебе верить? С какой стати?

— Что тебе еще остается, цезарь. Я же сказал, жизнь любого человек держится на вере, крепится верой, и никакое, пусть даже самое великое знание не заменит ее. Либо ты доверяешь мне — и тогда легионы не тронутся с места, либо нет — и тогда они отправятся к Аквинку.

— Рыбы хотя бы поешь, — вздохнул император и подозвал вошедшего в палатку слугу.

Бебий глотнул слюнки.

— Благодарю, цезарь. Поверь, я сказал правду.

Он подошел к столу принялся за рыбу, зажаренную по — римски, с луком, чесноком, на оливковом масле. С корочкой, с хвостиком и хрустящими плавниками, погрызть которые одно удовольствие. Ел пальцами.

Марк искоса глянул на перебежчика, поглощавшего рыбу. Не мог же он сказать Бебию, что к такому повороту событий они в претории так долго готовились. С этой целью заранее загнали войска в излучину Данувия, разделили их таким образом, чтобы у врага создалось впечатление, что римляне собрались переправляться на другой берег. Не мог и выказать радости, услышав те новости, которые доставил Бебий.

Сказал о другом.

— Сегодня в полдень лагерь посетила Матидия.

Бебий замер, некоторое время стоял с кусочком рыбы в испачканной жиром руке, потом осторожно положил кусок и отрицательно покачал головой.

— Она приехала не одна, — добавил Марк. — Привезла с собой твоего сына. Он будет служить в Четырнадцатом легионе. Могу позвать его.

— Благодарю, божественный, но и этого не надо. Чем быстрее я переправлюсь на левый берег, к квадам, тем меньше будет подозрений. Полагаю, у Ариогеза есть свои люди в лагере. Если он решит, что после разговора с тобой я вернулся, чтобы выведать его тайные замыслы, он не задумываясь предаст казни моих чад во Христе.

— Много их?

— Дюжина, цезарь.

— Не густо, — усмехнулся Марк.

— Германцы трудно познают истину, — развел руками Бебий. — Но среди страдальцев, попавших в плен к варварам — их не менее ста пятидесяти тысяч, — много тех, кто ждет слова утешения. Если я промедлю, им придется не сладко.

— Ты наивен, Иероним, — усмехнулся Марк. — Как скоро ты не обернешься, Ариогез в любом случае будет рассматривать тебя в качестве моего соглядатая.

Он сделал паузу, некоторое мгновение искоса посматривал на Бебия, потом спросил.

— Значит, твое решение твердо?

— Да, цезарь.

— Ладно, — кивнул Марк, — будем думать. Соображать…

Потом он обратился к Сегестию.

— Передай префекту, пусть собирает преторий. Поднимать всех, кто имеет право голоса в совете. Пусть пригласит также начальников союзных когорт. Септимию Северу передай, чтобы тот привел на совет молодого Бебия Лонга. И быстро!

Когда Сегестий вышел, Бебий Лонг, принявший во Христе имя Иеронима, обратился к Марку.