Золотой век. Книги 1 - 3

Скоро возбуждение, охватившее власти и придворную челядь, перекинулось в город. Взволновалась знать, забегали вольноотпущенники, без отдыха заработали расположенные возле форумов и в Тусском квартале швейные, ювелирные, скорняжные, сапожные мастерские. Рабыни сутками трудились над вышивками, конюхи и ездовые украшали экипажи. Нарядные повозки и породистых лошадей заранее вывезли за город поближе к Фламиниевой дороге, так как частным лицам в Риме запрещалось ездить верхом и на колесницах. В магазинах в мгновение ока раскупили тирский пурпур, египетский биссос, удивительную ткань, доставляемую из Индии и называемую синдон. Императрица взяла не раздумывая особого рода золотистый китайский шелк по цене полтора фунта золота за фунт ткани, после чего дамы в городе окончательно потеряли рассудок. Даже близкий друг Фаустины Тертулл утратил здравый смысл и принялся настаивать, чтобы покровительница включила его в свою свиту. Ночью, окончательно рехнувшись, он начал требовать, чтобы его поставили в первый ряд. Не постеснялся пригрозить — если «сладчайшая и великолепнейшая» не исполнит его просьбу, он покончит с собой, потому что у него не достанет сил снести подобный позор. Наконец Фаустина не выдержала и предупредила.

— Лежи, где лежишь. Знай свое место. Не хватало еще, чтобы ты мозолил глаза благороднейшему человеку на свете, да еще в день такого торжества. Что я скажу ему, если он спросит — кто этот молодой повеса, который крутится возле моей женушки?

— Я не знаю, — простонал Тертулл. — Но мне жизни не будет, если я не увижу императора, не коснусь его тоги. Последний римский нищий станет презирать меня.

— Совсем обезумел! Хочешь лишиться ушей и всю жизнь менять парики, как дурак Витразин?

— Не хочу! — искренне признался молодой человек и невольно пощупал свои мягкие нежные уши. — Неужели божественный, прославленный своей добротой и щедростью повелитель, мог опуститься до такого постыдного поступка, как приказать искалечить гладиатора.

— А то! — самодовольно откликнулась Фаустина. — Ты не смотри, что Марк мягок, исполнен добродетелей. Помнится, Витразин проиграл бой какому‑то грязному галлу. Тот поднял меч, испрашивая приговор у публики. Понятно, дружки Витразина подняли крик: «Пощаду храброму Витразину! Пощаду доблестному!..»

Фаустина приподнялась на локте и, словно ей напомнили о чем‑то приятном, улыбнулась. Тертулл, натянув покрывало до подбородка, с заметным испугом глядел на нее.

— Не тут‑то было! — радостно рассмеялась Фаустина. — Когда внимание императора обратили на галла — всем известно, что он не оставляет дел и во время развлечений — мол, победитель ждет приговора принцепса, Марк, не отрывая голову от бумаг, коротко распорядился: «По этому вопросу обратитесь к императрице». Я приказала отрезать Витразину одно ухо. «И это правильно!» — подтвердил принцепс. Галлу передали волю императора, однако тот оказался туп и невоспитан и сгоряча отрезал Витразину оба уха.

Брови у Тертулла поползли вверх. Фаустина, сорокалетняя, еще свежая женщина, заметив, как подействовали на молодого человека ее слова, радостно набросилась на него, принялась щекотать.

— Не знаю, как Марк прикажет поступить с тобой, — она схватила его за уши. — Уши прикажет отрезать или нос, или что‑нибудь еще. А может, сошлет в Британию или на Понт, как Овидия Назона, только добром для тебя твоя дерзость не кончится. Ишь, что надумал, забраться ко мне в постель. Ах ты дерзкий, ах ты глупый, ах ты мой кабанчик!

Она уселась на Тертулла и, погрозив пальчиком, пообещала.

— Ладно, если будешь паинькой, будешь слушаться старших, тебя допустят в свиту префекта города. Сможешь вблизи лицезреть самого достойного, самого умного из римлян.

— Нет уж! — решительно возразил Тертулл. — Уши мне дороже, как, впрочем, и все остальные выступающие члены. Они с таким изяществом украшают мое тело и доставляют столько радостей. И не только мне.

Утром за завтраком Тертулл, однако, напомнил покровительнице об обещании добиться для него места в свите Ауфидия Викторина, пусть даже в последних рядах, среди вольноотпущенников, от которых, впрочем, добавил молодой человек, он сам недалеко ушел. Другое занимало его — он весь завтрак прятал хитроватую улыбку, наконец, улучив момент, поинтересовался у Фаустины.

— Хорошо, я рискую своими ушами, но почему ты так смела? Почему дозволяешь мне завтракать вместе с тобой. Неужели Марку все равно, чем занимается его женушка?

Фаустина помрачнела, ответила не сразу. Подняла руку, некоторое время сводила и раздвигала тонкие, с длинными покрытыми лаком ноготками, пальчики, бездумно разглядывала их на свет. Кисть была обворожительно хороша — маленькая, нежная, почти не тронутая работой, она, казалось, посвечивала сама по себе. Наконец императрица ответила, голос ее был тускл и настораживающе монотонен.