Золотой век. Книги 1 - 3

С наступлением темноты начался дождь. В портике, в котором за колонной укрылся префект, пока было сухо, и Ларций по привычке смежил веки. Терпению, полудремоте он научился в военном лагере. Что толку пялиться в сгустившуюся темноту. Распахни душу и внимай всему, что свершается в мире. Зло само подаст знак.

В следующее мгновение со стороны харчевни на него дохнуло запахом жареной рыбы. Жареной по — римски, с луком, чесноком, на оливковом масле. С корочкой, с хрустящим хвостиком и плавниками, погрызть которые одно удовольствие. Запах притянул благодатное воспоминание о первой встрече с Волусией после возвращения в Рим. Она в первый же день прибежала в дом Лонгов, чмокнула Ларция в губы и прошептала: «Я горжусь тобой!»

Сердце у Ларция дрогнуло. Это была нежданная, неслыханная награда за все, что пришлось вынести — за бессонные ночи, за дрожь в коленках, за обреченное молчание родителей, за плевки в окно. Возвышающее назначение, чин, полученный после переговоров с сарматами, теперь, после поцелуя Лусиоллочки, показались такими мизерными и жалкими, что он не выдержал, подхватил девушку, закружил по атриуму. Отец по — доброму смотрел на них их своего кабинета, устроенного в проходе в таблиний. Мать выглянула из перистиля, улыбнулась. Сразу после кружений, Волусия, как истинная провинциалка, не обремененная римской спесью, отправилась на кухню. Там под надзором старшей и бессменной поварихи Лонгов египтянки Гармериды, принялась жарить рыбу.

Жарила и пела. Ее голос вверг Ларция в неизвестное доселе, воздушное состояние. Когда отведал рыбу и нашел ее пересоленной, от всего сердца похвалил невесту. Значит, действительно любит. Заявил, что ничего вкуснее не едал. В таблинии девушка торопливо и восторженно поведала, как она ждала Ларция, как отбивалась от тетки, которая вбила себе в голову, что ее племянница достойна лучшей партии. Все эти месяцы Кальпурния таскала ее по гостям и званым обедам.

Волусия лукаво глянула на жениха и поделилась с ним своими секретами.

— Ее усилия не пропали даром. В меня влюбились два сенаторских сыночка, а некий высокопоставленный тип сделал гнусное предложение — не соизволю ли стать его наложницей? Представляешь?! Я укорила его — заявила, что он угнетает свое ведущее неподъемным бременем пороков. Спросила, — вам, вероятно, страшно расстаться с жизнью? Видал бы ты его рожу! — восхитилась девушка. — Он сразу предложил мне сто тысяч сестерциев и обещание жениться, как только его старая карга наконец сдохнет. Старая! — возмутилась она. — Ему самому за семьдесят.

— Кому ему?

— Уммидию Квадрату, проконсулу.

Ларций только головой покачал. Вести себя с такой дерзостью с одним из самых богатых людей Рима позволено только молодым прелестным гражданкам. Все прочих прелестниц и обаяшек Уммидий, известный в Риме развратник, скупал оптом и селил на своих вилах.

— Это кто же тебе про ведущее изложил? Уж не Эвтерм ли?

— Он, — подтвердила Волусия. — Он хороший. Он страдает.

— То есть, — удивился Ларций. — По какой причине страдает?

Волусия прыснула.

— В меня влюбился. Ведет себя неприступно, обучает философии. Теперь, знаешь, все просто без ума от философии. Это, оказывается, так интересно! Мудрецов вернули в Италию и теперь в Риме их больше, чем сапожников. Куда не пойдешь, везде бородатые рожи, неопрятные хламиды. Все настаивают на том, что следует жить по природе, иначе капец, — она чиркнула большим пальцем по своему нежному горлышку.

У Ларция перехватило дыхание.

Волусия между тем беззаботно продолжила.

— Они уверяют, если предаваться наслаждениям, то только истинным, а не скотским или безразличным.

— Это, значит, следовать добродетели? — уточнил Ларций.

— Ага, — кивнула Волусия и вдруг покраснела.

— Когда назначим свадьбу? — спросил Лонг.

Девушка соскочила со своего ложа, бросилась к Ларцию, обняла его за шею, шепнула.

— Чем быстрее, тем лучше. Надо только уломать тетю.

Дождь усилился, в портик начала подтекать вода. На улице стало совсем темно, шум дождя заглушал все иные звуки. Погода была что надо — в такую слякоть вряд ли кто из банды Сацердаты решится выйти на улицу.

Ларций ухмыльнулся, поймал себя на мысли, что был бы он помоложе, сорвался бы с места и бросился в родной дом. Вбежал бы в спальню, обнял жену, овладел ею.

От предощущение последующих событий у него отчаянно закружилась голова. За нарушение приказа ему не избежать суда и казни. Траян распорядится передать его в руки войскового палача, и тот срежет ему голову. Эта картина — радостно улыбающаяся, брызжущая кровью голова, которую палач держит за волосы, — въявь предстала перед внутренним взором. Ларций не смог сдержать ухмылку — мечты были вполне детские, наивные.

Ну и пусть!

В этом головокружительном плотском томлении было мало философии, но много жизни. Некий тайный, непостижимый разумом, радующий откровенной глупостью смысл одухотворил и это стояние в темной, подозрительном портике, и пережидание дождя и предстоящей грозной опасности. Следом эхом долетела еще более развеселившая его догадка — больше других его казни обрадовалась бы Кальпурния Регула!