Золотой век. Книги 1 - 3

Траян подозвал Лузия Квиета и, жезлом указав на разрыв в боевом построении врага, распорядился.

— Пусти в вдоль берега реки своих нумидийцев. Пусть посмотрят, что в тылу у неприятеля.

Следом дал указание неисправимому жирнюге Лонгину, командовавшему союзными горцами, — взобраться на водораздельную линию и обрушиться сверху на вражеских стрелков.

— На этих высотах должны находиться наши лучники, — утвердительно добавил он.

Наконец взглянул на Лонга.

— Присматривай за тылами, Ларций. Ответишь головой, если даки прорвутся с тыла. Не жалей людей на разъезды.

— Будет исполнено, цезарь

— Как рука?

Ларций помахал в воздухе крючком

— Поводья удерживаю.

Адриан, в тот момент находившийся неподалеку от императора и нервно покусывавший губы, усмехнулся.

— Скажи, Лонг, почему ты не вооружился механической рукой? Бережешь как память о Фронтине? Слушай, префект, а может, пустить тебя впереди легионов? Покажешь железную лапу Децебалу, он и обделается со страху?

Все, кто был рядом, засмеялись.

Траян поддержал племянника.

— Действительно. Может, пустим Лонга в одиночку. Подвигаешь железными пальцами, они и побегут

— Всегда, готов, государь. Только вряд ли Децебала железной лапой испугаешь. Он — волк.

— Опять перечишь! — покачал головой Траян. — Ох, отрежут тебе когда‑нибудь язык.

— Если ты, государь не отрежешь, никто не отрежет.

Стоявший рядом Адриан с недоумением вздыбил брови.

— Ты так считаешь?

— А не считаю. Я верю.

— Ну, если веришь, — развел руками племянник императора.

После полудня, в самую жару легионы двинулись вперед. В промежутках между боевыми порядками когорт, под охраной велитов и отрядов конницы двигались тяжелые метательные орудия — карробаллисты и онагры. В каждом легионе их было более пяти десятков.

Высыпавшие на валы даки, глядя на жующих жвачку быков, тащивших уродливые угловатые сооружения, покатывались со смеху. Смеялись недолго, до первого залпа, когда тяжелые камни, обрушившиеся на укрепления, начали сокрушать бревна и разрушать валы. Недостатка в метательных снарядов не было. Как только частокол был по большей части сметен, когорты, построившись «черепахами» двинулись вперед.

Треск, лязг, уханье метательных орудий, шлепки тяжелых камней, падающих на землю, вопли раненых подвисли над полем боем.

Даки осыпали стрелами подползавшие центурионные колонны, прикрывшиеся щитами с фронта, с боков, сверху, однако эти булавочные укусы не смогли помешать первой линии преодолеть полузасыпанные рвы. Здесь по команде «черепахи» раскрылись и не успели даки моргнуть, как перед ними образовался плотный непробиваемый строй тяжеловооруженных воинов, выстроившихся в короткие, от оврага до оврага фаланги. Следом за четырехрядной фалангой двигались центурионные каре, которые сразу ударили в мечи по тем дакским отрядам, которым в первые минуты боя удалось прорваться в тыл фаланги. Еще через несколько минут, опять же по знаку трубы, фаланги уплотнились.

Теперь легионеры двигались большими сплоченными массами, устоять перед которыми не могло ни одно войско в мире. До рукопашной ни легаты, ни трибуны, ни центурионы дела не доводили — встречали наскоки варваров плотными рядами сдвинутых щитов. Лучники, метатели дротиков и пращники, двигавшиеся сразу за сражавшимися тяжеловооруженными легионерами, осыпали врага стрелами и камнями, пущенными из пращей. Там, где враг сплачивался в толпу, его обстреливали из онагров и карробаллист. Таких машин у даков не было, и Децебалу скоро стало ясно — как только легионы прорвут последнюю линию укреплений, разгром его боевой линии будет вопросом времени. В тот решающий момент он с упавшим сердцем вспомнил о клятве бастарнов, их двуличии и трусости.

Решили отсидеться в Карпатских горах?

Пусть их накажут боги. В следующее мгновение перед его умственным взором явилась картина атаки тяжелой конницы — как они вырываются через долину Бистры, обрушиваются на легионные тылы… Еще неизвестно, на чью сторону тогда склонилась бы победная чаша весов. Он попытался отыскать взглядом на противоположном берегу реки ставку императора. На зрение Децебал никогда не жаловался, и на этот раз, правда, с трудом различил в синеватой дымке яркое красноватое пятно, по — видимому, походный шатер Траяна. Он издалека упрекнул его — явился ты на мою голову, связал руки, теперь безжалостно и последовательно душишь.

Затем перевел взгляд в зенит — небо в тот день отличала необычайная, редкой пронзительности голубизна. Где же ты, дед Залмоксис? Отчего помалкиваешь? Чем мы, твои дети, провинились перед тобой? Зачем попустил этому хищнику явиться с огромной армией в твои родные пределы? Отчего ты, вседержавный, не помутил разум врага, не наградил его самоуверенностью Фуска, подозрительностью Домициана, казнившего своего лучшего полководца? Испугался длинного посоха римского Юпитера? Почему не нагнал на них бурю, не сразил молниями, не оглушил громом?..