Золотой век. Книги 1 - 3

В городе, где проживало до миллиона человек,* (сноска: Население Рима Белох оценивал численность римского населения в период Ранней империив 800 000 человек, Э. Гиббон — 1 200 000, Маркварт — в 1 600 000. (В 1937 г. население Рима составляло 1 178 000 жителей.) безраздельно господствовала мода. Общественный интерес возбуждался внезапно, без всяких видимых причин. Достаточно было самой малости — например, янтарного кубка в руках цезаря, чтобы весь город сразу начинал восхищаться янтарем. Стоило Фортуне, богам, выбрать любимца, о нем сразу начинали судачить на рынках, в грязных трактирах, гладиаторских казармах, общественных портиках и садах, цирках и амфитеатрах, в роскошных гостиных и триклиниях, где пировали патриции, в Палатинском дворце. В мгновение ока удачливый гладиатор, победитель в конных заездах, заезжий артист, певец, приблудный декламаторах, бродячий философ мог быть приравнен к полубожеству. Он вызывал интерес, им восхищались, ему поклонялись, ему писали записки восторженные девицы. Пригласить на пир отмеченного удачей счастливчика почитали за честь высшие сановники империи. Часто их слава была недолговечна, но и мгновенной вспышки порой хватало, чтобы изменить человеческую жизнь, вывести баловня на новую дорогу, дать силы брести дальше.

Нередко требования моды вырабатывали и стиль жизни. В эпоху Октавиана Августа, в соседстве с Вергилием, Горацием, Тибуллом и Овидием все, например, бросились писать стихи, во времена Нерона все запели и восхищались янтарем, при Клавдии занялись историей. При Траяне, заявившем, что «сила должна быть разумной и благожелательной», возобладала отеческая простота в общении и покровительственная справедливость в отношении рабов.

Ради того, чтобы пустить пыль в глаза или хотя бы на день стать предметом разговоров, люди проматывали состояния, шли на поводу у каждого, кто обещал им славу и известность. Тем, кому повезло, завидовали болезненно, испытывая сильные душевные муки. Более других этой хвори был подвержен сенатор, правовед и один из самых влиятельных людей в городе Марк Аквилий Регул. Он презирал счастливчиков, особенно цирковых наездников и возниц, гладиаторов, сокрушавших противников на арене, красивых блудниц, певцов и артисточек, позволявших себе обнажать зад на сцене, после чего весь Рим неделю, причмокивая и цокая, восхищался открывшейся первозданной красотой. Над теми, кто пропустил такое незабываемое зрелище, потешались. (В подобных случаях прохлопавшие эту сценку патриции не жалели денег на пиры, на которых новоявленная звезда в интимной обстановке могла бы за небольшое вознаграждение продемонстрировать обаятельную попку.) Но более всего мучений Марк Аквилий испытывал в тех случаях, когда лавровый венок, присуждаемый модой, пересуды, споры, восхищения и чмоканья сыпались на голову какого‑нибудь грязного чужестранца, особенно грека или еврея, или презренного раба. В такие дни Марк Аквилий всерьез заболевал и, страдая душой, день — другой не появлялся на форуме и в курии. Руки у него подрагивали от возмущения и обиды, глаза были полны слез. Он не скупился на стенания, упреки, поражался преступной забывчивости богов по отношению к тем, кто столько лет берег славу Рима.

В такие дни Регул приказывал калечить домашних рабов.

К сожалению, осенью 101 года к негодованию, неотступно преследовавшему сенатора после воцарения «громилы — испанца», начала густо примешиваться тревога. Особенно беспокоило неотвязное ощущение, что с пришествием эпохи «торжества добродетельной и разумной силы» былая популярность сенатора резко пошла на убыль. Если быть откровенным до конца, а Регулу это порой удавалось, хотя и с трудом, — угасание общественного интереса к его обвинениям, к его угрозам, речам в сенате и суде, слушать которые ранее стекались толпы народа, резко сократившаяся численность наемного «хора», поддерживавшего его обвинения против назначенной или выбранной жертвы, вызывало у сенатора предощущение неясной, но неотвратимой угрозы. Первым впечатляющим предупреждением для него стала гневная отповедь, последовавшая за приездом в Равену сенатской делегации для встречи возвращавшегося из Дакии цезаря. Неожиданный совет «умерить пыл» прозвучал как гром среди ясного неба.

Следует заметить, что за долгие годы политической деятельности Марк Аквилий вполне свыкся с легким пренебрежением, которое верховная власть публично выказывала к нему и таким, как он. Это холодное, барское отношение являлось необходимым условием политической игры. Тот же Нерон на публике звучно осуждал энергичных и бесчестных доносчиков, клеймил их песнями, сатирой и юмором, но Регул знал наверняка — наступит день и его позовут. Окликнут негромко, но отчетливо. Укажут на жертву, шепнут «фас». Все дальнейшее он брал на себя. Та же негласная договоренность процветала и при Флавии Домициане, как, впрочем, и при Нерве.