Золотой выстрел

– Ну он! Другое ж дело! Вот, видал? – Он тыкал пальцем в щеки фоторобота. – Я и говорю, настоящая чухня!

– Этот экземпляр, Юра, размножить и каждому члену бригады сунуть в карман. Чтоб постоянно при себе был. Ну, Иван Данилович, порадовали. Спасибо. Поеду теперь к вдове…

Он быстро понял, что вдове было за что ненавидеть свой родной город. Мало того что унизили мужа, еще и угробили. Оборвали блистательное будущее на новом подъеме.

И когда Турецкий дозвонился до квартиры Саблиных на Съезжинской, где, как ему объяснили питерские коллеги, семья бывшего губернатора, несмотря ни на какие перипетии судьбы, занимала практически половину этажа большого дома, какие-то посторонние, видно, люди долго выспрашивали его, кто он и по какой причине звонит.

Полностью представляться Турецкий не стал, просто сказал, что прибыл из Москвы по поручению Президента России. На той стороне провода воцарилась настороженная тишина. Ее нарушил резкий и не очень приятный для слуха голос:

– Говорите, вас слушают.

– Нина Александровна? – вежливо спросил Турецкий, которому уже надоели эти многочисленные вопросы и разные голоса в трубке.

– Я. А кто вы?

Вот теперь он представился полностью. С длинным перечислением своих чинов и должностей. И снова сослался на указание президента. А заодно принес свои глубокие соболезнования.

– Я поняла. Что вы от меня хотите?

– Надо встретиться. Желательно в ближайшее время. Можно сегодня.

– Вы что, ничего не знаете? – В голосе женщины прозвучала откровенная враждебность.

– Простите, что я должен знать? Я приехал сегодня утром и с той же минуты занимаюсь тем, что допрашиваю возможных свидетелей по делу вашего супруга.

– И вам никто ничего не говорил?

– Я могу только повторить сказанное.

– Сейчас первый час, а в три похороны мужа! – почти с надрывом крикнула она. – А вы говорите: встретиться! Разве это не издевательство?!

– Повторяю, я этого не знал. Сочувствую вам, давайте перенесем разговор на завтра.

– Да послушайте, как вас? О чем мне с вами говорить? Вас прислал президент? Вот и занимайтесь своим делом!

– Следственные мероприятия требуют, – холодно заговорил Турецкий, – чтобы были допрошены все – подчеркиваю, все – свидетели возможного преступления. И вы не исключение. Кроме того, я обязан признать вас потерпевшей по делу. Вы сами назначите время или вас пригласить повесткой?

– Вы сказали – преступление? Значит, убийство, да? Я была права, да?

– В настоящий момент я могу вам сказать только одно. Я уже располагаю некоторыми фактами, которые могут послужить предварительным подтверждением небезосновательности выдвинутой вами версии. Иначе говоря, мне срочно нужны некоторые сведения, которыми можете располагать пока только вы. Оттого и такая спешка. Поверьте, не хотел вас ни оскорбить, ни обидеть.

– Мы отпеваем и хороним Толю в лавре. Вы знаете, где это?

– Я бывал в Ленинграде.

– А… ну да. Может быть, вам будет удобно… подъехать? А потом мы могли бы и поговорить. Поймите меня правильно…

– Хорошо, я подойду к вам, Нина Александровна. А вы крепитесь. Мне говорили, что вы женщина сильная, желаю вам…

Когда он приехал, отпевание в храме уже началось. Народу было много, внутри не протолкнуться. Да и не любил, честно говоря, Александр Борисович все эти долгие церемонии. Поэтому он решил ждать на улице, а потом подойти к новой могиле и положить четыре розы, купленные здесь же, у кладбищенских ворот.

Время тянулось медленно. Последние дни апреля все подряд отличались летним уже теплом. А он из «Павлина» отправился на квартиру, куда уже доставили его и Славкины вещи. Грязнова не было. И он переоделся, сменил привычную куртку на вполне пристойный темно-серый костюм с черной шелковой водолазкой. И неофициально, и в то же время вполне траурно, соответствует положению вещей.

Наконец народ потянулся на выход…

Речей было произнесено немного, и, как понял Турецкий, говорились они главным образом теми, кто присутствовал на последнем торжестве Саблина. Несколько женщин в темных косынках окружали вдову, что-то нашептывали ей на ухо. Она была безучастна.

Но вот окончились и речи. За дело принялись профи Александро-Невской лавры. И не прошло четверти часа, как насыпанный холм утонул в венках и массе живых цветов. Установили большой фотопортрет покойного – задумчиво-улыбчивое лицо его смотрело с откровенной иронией на происходящее вокруг действо. Турецкий даже подумал, что эта фотография выбрана была не без расчета: мол, говорите теперь что хотите, а мне наплевать.

Вокруг могилы стало пустеть. Кто-то объявлял, переходя от группы к группе, где состоятся поминки. Добавлял, что автобусы ждут слева от ворот.

Александр Борисович подошел к могиле, положил цветы, постоял склонив голову – ритуал, куда денешься, – и повернулся к вдове.

Он и рта раскрыть не успел, как она сама назвала его по имени-отчеству. И приподняла темную вуалетку на лице.

«А она выглядит не так уж, чтоб совсем уж… – подумал привычно. И одернул себя: – Грешные мысли у свежей могилы не делают тебе чести, Саня…» Грязнов бы точно не упустил возможности сыронизировать по этому поводу.