Золотуха

- Дура Лукерья-то! - проговорила Настасья.

- Ты больно умна...

- А ты ее за что трепал? Ну?.. Зайцы-то все паршивые, а ты за них же... Я бы знала, что сделать.

- Ну-ко, что?

- Взяла бы да и ушла - черт с вами!.. Естя-то захотел побаловаться над бабой; и подкинул ей платок на зло, а вы давай бабу бить.

- А ведь, оно, ежели рассудить, так, пожалуй, и тово, - согласился старик, почесывая за ухом. - Ну, да дело прошлое, не воротишь...

- Как же, прошлое! - огрызалась Настасья. - Никитка-то вторую неделю пирует, а пришел домой - сейчас колотить жену. Старуха же и направляет, старая чертовка...

- Ну, ладно, разговаривай... Вас, баб, только распусти, так у вас пойдет.

- Терпеть, да не от паршивого Никитки, - ворчала Настасья, сердито сплевывая на сторону. - Разве это мужик!

- А ведь Естя увел за собой у старого Зайца Параху-то, - задумчиво проговорил "губернатор". - Уж чем этот Орелко соблазнил девку - ума не приложу.

До Мохнатенькой от "губернаторова" ширфа было всего с версту. Издали эта гора казалась не особенно высокой, но подниматься пришлось версты две, самая вершина была увенчана небольшой группой совсем голых скал. Это шихан, как говорят на Урале. С вершины шихана открывалась широкая горная панорама, уходившая в сине-фиолетовую даль волнистой линией; в двух местах горы скучивались в горные узлы, от которых беспорядочно разбегались горки по всем направлениям, как заблудившееся стадо овец. Зеленые валы без конца тянулись к северу, сталкивались, загораживали дорогу друг другу, и в сероватой дымке горизонта трудно было различить, где кончались горы и начиналось небо. Лес, бесконечный лес выстилал горы, точно они были покрыты дорогим, мохнатым темно-зеленым ковром, который в ногах ложился темными складками, и блестел на вершинах светло-зелеными и желтоватыми тонами, делаясь на горизонте темно-синим. Панья пробиралась из одного лога в другой серебряной нитью; в одном месте из-за мохнатой горки выглядывал край узкого горного озера, точно полоса ртути. Это море зелени начинало волноваться, когда по нем торопливо пробегала широкая тень от плывшего в небе облачка; несколько горных орлов черными точками парили в голубой выси северного неба. Вот по этим-то горам в 1577 году прошел с своей разбойничьей шайкой "заворуй Ермак", а в 1595 году "Ортюшка Бабинов" проложил первую прямоезжую дорогу на Верхотурье: таким образом этот исторический порог, загораживавший славянскому племени дорогу в Азию, потерял свое значение, и первые переселенцы могли удовлетворить своему Drang nach Osten.

Но как ни хороша природа сама по себе, как ни легко дышится на этом зеленом просторе, под этим голубым бездонным небом - глаз невольно ищет признаков человеческого существования среди этой зеленой пустыни, и в сердце вспыхивает радость живого человека, когда там, далеко внизу, со дна глубокого лога взовьется кверху струйка синего дыма. Все равно, кто пустил этот дым - одинокий ли старатель, заблудившийся ли охотник, скитский ли старец: вам дорога именно эта синяя струйка, потому что около огня греется ваш брат-человек, и зеленая суровая пустыня больше не пугает вас своим торжественным безмолвием.

С вершины Мохнатенькой можно было рассмотреть желтым пятном выделявшийся Паньшинский прииск, а верстах в двадцати от него Любезный, принадлежавший доктору; ближе к Мохнатенькой виднелась Майна. Можно было даже рассмотреть приисковую контору, походившую на детскую игрушку. Глядя на прииски, мне припомнилось все, что пришлось видеть, слышать и пережить за последние две недели... Плакавший истерически Ароматов, "плача" Марфутки, подвиги Аркадия Павлыча Суставова, избитая Лукерья, "золотая каша", торжествующая клика представителей крупной золотопромышленности, преследующих государственную пользу, каторжная старательская работа сколько зла, несправедливости несет с собой человек всюду! - и под каждой вырытой крупинкой золота сколько кроется глухих страданий и напрасных слез.

X

Бучинский несколько дней находился в прескверном расположении духа. Он ходил по конторе, плевал во все углы и разражался страшными проклятиями, когда кто-нибудь нарушал бурное течение его мыслей.

- Что с вами, Фома Осипыч? - спросил я наконец.

- А... не спрашивайте! Живешь как свинья, работаешь, как каторжный, а тут... тьфу!

- Уж здоровы ли вы?

- А для чего мне здоровье? Ну, скажите, для чего? На моем месте другой тысячу раз умер бы... ей-богу! Посмотрите, что за народ кругом? Настоящая каторга, а мне не разорваться же... Слышали! Едет к нам ревизор, чтобы ему семь раз пусто было! Ей-богу! А между тем, как приехал, и книги ему подай, и прииск покажи! Что же, прикажете мне разорваться?! - с азартом кричал Бучинский, размахивая чубуком.