Золотые анклавы

Я свернула в один коридор, потом в другой и в третий. Они все заканчивались тупиками – наверняка мнимыми, если знать, что делать. Вполне возможно, чреворот знал, что делать, поскольку в брюхе у него находились лондонские волшебники; возможно, ему удалось пробраться на ту сторону стены, но я не могла стоять и дожидаться Элфи, чтобы спросить совета. Если бы я остановилась, мне бы пришлось задуматься. Вместо этого я решительно перла напролом.

Меня отчасти поддерживало то, что происходящее напоминало злополучные игры в прятки в коммуне; другие дети не хотели играть со мной, но взрослые, которые хорошо относились к моей маме или приехали специально, чтобы повидаться с ней, заставляли их принимать меня в игру. Поэтому все играли в «давайте спрячемся от Эль». Ребята разбегались, прятались и сидели, перешептываясь, пока я отчаянно металась с места на место, пытаясь найти хоть кого-нибудь; я прекрасно понимала, в чем фокус, но притворялась, что не понимаю, и пыталась поддерживать игру, потому что других возможностей поиграть у меня просто не было. Если бы я спряталась сама, все пошли бы играть во что-нибудь другое, оставив меня до посинения сидеть в укрытии.

Именно так я себя чувствовала, слыша, как голоса чреворота превращаются в шепот, бормотание и еле уловимые хриплые вздохи. Я страшно разозлилась – и злилась все сильней, пока шла; смешанная с горем досада громоздилась все выше, как в детстве, в те минуты, когда маме приходилось забирать меня и уводить. Она издалека чувствовала, что я начинаю впадать в состояние неконтролируемой ярости. Но мамы сейчас рядом не было. Никого не было, кроме меня, охотящейся за ускользающим шепотом по бесконечным жутким темным коридорам анклава, которые нарочно удлинялись, не позволяя мне настигнуть добычу. Казалось, вот-вот голоса начнут хихикать, потешаясь над тем, какая я глупая, раз поддалась на уловку.

Я повернула за угол – и обнаружила их источник: чудовищную тушу чреворота, полностью загородившую очередной тупик. Он пульсировал, переливался и стонал. На мгновение я обрадовалась, что нашла его.

В ту же секунду загнанная в угол тварь бросилась на меня, открыто атакуя – так, как никогда не делали дети, поскольку все они знали (как знал и чреворот), что, если дать мне повод, хотя бы крошечный, я их жестоко изувечу. Они чуяли силу, с которой не решались сталкиваться открыто. Но чреворот дал мне повод, потому что в его внимании я не нуждалась, и на одно-единственное мгновение я настолько преисполнилась ярости, что для страха не осталось места. Я заорала:

– Ну, давай! Валяй сюда! Ты уже умер, вонючий мешок гнили, ты уже мертв! – Я орала, накручивая себя, как пьяница в баре. Я собиралась убить, уничтожить эту гигантскую надутую жабу…

…и вдруг чреворот лопнул. Я даже не применила ману – он распался на части, не успев меня коснуться; его шкура треснула, как рвется футболка, которую слишком часто за минувшие два года латали при помощи магии, и на ней наконец буквально не осталось живого места. Глаза, рты, конечности, внутренности хлынули на пол; волна гнилой плоти вырвалась в коридор, поднявшись выше колен, а я снова заорала – на сей раз от неподдельного ужаса. На секунду на поверхность всплыло безобразное искривленное тельце, похожее на эмбрион, – точно такое же я видела внутри чреворота, убитого в библиотеке. И тут же оно тоже распалось на части и утонуло.

Но один рот и измученный, налитый кровью глаз, соединенные тонкой полоской кожи – жуткое напоминание о лице, на котором они некогда находились, – плавали на поверхности у моих коленей, смотрели на меня и молили: «Пожалуйста, выпусти меня, пожалуйста» – молили отчаянно, как делает человек, когда ему внезапно кажется, что у него есть шанс, что можно вырваться из ада на свободу, что у двери стоит тюремщик с ключом, не чуждый жалости.

Я закрыла лицо руками, мучительно всхлипнула и повторила, задыхаясь:

– Ты умер, ты уже мертв.

Рот возмущенно открылся, но тут же обвис, а глаз потускнел; оба уплыли прочь – мертвые, совсем мертвые, как я и сказала. Эти слова, порожденные моим гневом, стали заклинанием у меня на устах, и теперь им предстояло вечно жить во мне – страшным убийственным чарам, которые я создала сама, и, честно говоря, они гораздо больше мне подходили, чем сдержанная и элегантная Рука Смерти. Рукой Смерти мог воспользоваться какой-нибудь утонченный малефицер, с узкой бородкой и тонкими губами, в расшитой серебром черной бархатной куртке, с презрением глядящий на врага сверху вниз. Тот, кто никогда не стоял в темном коридоре, по пояс в гнилье, вынужденный подчищать за собой и добивать последних жертв пыток, которых не удалось прикончить с первого раза.

Глава 4 На верхнем этаже