Золотые анклавы

С каким бы пренебрежением Лизель ни смотрела на мою юрту, ее собственное жилье было довольно убого. Одевалась она шикарнее, чем жила. Но даже если ты взяла первый приз в Шоломанче, то есть выпустилась с отличием, за стенами школы ты всего лишь девчонка без всяких связей в новом анклаве, кроме парочки таких же вчерашних выпускников, которые выжили в основном благодаря твоей помощи и предпочли бы об этом забыть. Ты – в самом низу иерархии.

Наверняка это всерьез разочаровывало множество юношей и девушек, четыре года отчаянно боровшихся за единственный ценный приз, который сулила школа, а в результате обнаруживали, что получили не более чем билет в товарном вагоне, в то время как обхаживавшие их ребята из анклавов расселись в купе класса люкс. Мне доводилось слышать о блистательных выпускниках, полностью выгоревших. Они так и остались на всю жизнь в маленькой комнатке под крышей и больше ничего не достигли.

Лизель, похоже, не собиралась довольствоваться малым. Она уже раздобыла красивую ширму, которая загораживала самое неприглядное, а над кроватью у нее пологом свешивались белые ветви, украшенные поблескивающей сеткой. Она уговорила – или, скорее, заставила – волшебные цветы обвить перила, чтобы было светлее. Жестом Лизель указала мне на стул; на столе стоял еще один серебряный кувшин, а рядом – миска кускуса и небольшой синий тажин, из которого повеяло восхитительным ароматом, как только Лизель сняла крышку. К счастью, никакого рисового пудинга.

Каждый кусочек был идеален – один пряный, другой сладкий, третий соленый, именно так, как мне хотелось, сухофрукты светились словно драгоценные камни, миндаль хрустел, овощи были мягкие, но не переваренные, ровненькие, как будто их готовили по одному, с тщанием и заботой, прежде чем аккуратно выложить, хотя блюдо представляло собой единое целое. Несмотря на продолжающееся слабое колыхание маны под ногами, я съела три полные тарелки и выпила два бокала того, что было в кувшине. Лизель тоже не отставала, а потом грязная посуда исчезла – очевидно, чтобы магическим образом помыться.

Когда мы закончили, внизу в саду уже шла суета – извилистые тропки превратились в широкие дорожки, вдоль которых появились яркие фонари и скамейки. Сэр Ричард не тратил время зря, выплачивая долг сына. В сумерках даже появились первые посетители: кучка настороженных волшебников, сверху не отличимых от заурядов – вне зависимости от одежды. Это были приглашенные работники – даже издалека я видела серые повязки у них на предплечьях; до сих пор, вероятно, их впускали с черного хода в мастерские и лаборатории, где они неустанно трудились, питая слабую надежду, что однажды им позволят побывать в святая святых. Они подставляли лица под брызги водопада, и в удивленных глазах гостей отражался свет магических ламп. Я с горечью задумалась, не оказала ли им медвежью услугу, заставив еще более страстно мечтать о недостижимом.

– Ты твердо намерена быть дурой? – поинтересовалась Лизель.

– А ты, видимо, считаешь себя умной, – ответила я, неопределенно помахав рукой. Не знаю, действительно ли в кувшине было вино, но стоило мне его выпить, оно начало вести себя как вино. – Ты всю жизнь посвятила тому, чтобы попасть сюда и с процентами высасывать кровь и ману из других магов.

– Да, вижу, ты ничуть не поумнела, – сказала Лизель. – Я не жалею, что получила место в анклаве, потому что я-то неглупа. Моя мать всю жизнь стелилась перед членами анклавов, просто чтобы я выжила.

– И ты теперь подлизываешься к Элфи? – спросила я ядовито; впрочем, мой упрек был несправедлив – я еще не видела, чтобы она к нему подлизывалась. – Неужели он тебе правда нравится?

– Конечно, нравится. Он хочет чего-то добиться в жизни.

– И ты намерена сделать из него человека, так?

Лизель спокойно пожала плечами:

– Да. У него есть то, что нужно мне, а у меня есть то, что нужно ему. Неужели я должна посвятить себя тому, кому нечего предложить?

– Будет гораздо лучше, если ты найдешь человека, с которым сама захочешь провести жизнь, даже если он не вписывается в твои расчеты, – колко заметила я.

Лизель небрежно отмахнулась:

– Большинство людей глупы, надоедливы или не умеют работать. С какой стати мне с ними возиться? Я от этого только раздражаюсь. Но Элфи меня не раздражает, потому что он достоин внимания.

При этих словах я недовольно поджала губы; выходит, мама права: она вечно твердит мне, что человеку главное – понять, чего ему хочется, даже если большинству людей это не подходит.

– Он не считает себя бесполезным, – продолжала Лизель, – но даже если бы считал, я бы все равно не проиграла, потому что у меня ничего нет.

– А твоя мама? – перебила я.

Лизель помедлила и сдержанно ответила:

– Она умерла в тот год, когда я поступила в школу.