Золотые Антилы

Согласно описанию испанской стороны, отделение аркебузиров точно и аккуратно вело стрельбу при поддержке огня городских батарей. Но, с точки зрения англичан, хуже всего им пришлось от испанского ополчения. Это были мелкие кавалерийские отряды, собранные из местных офицеров и плантаторов, да еще грозный отряд пикинеров, известных как «быкобои». Это были страшные люди. Несколько испанцев, негров-рабов, креолов и множество метисов и мулатов в мирное время зарабатывали себе на жизнь охотой на одичавший скот, расплодившийся на острове. В легкомысленном прозвище, которым наградили их англичане, не было пренебрежения, потому что такое ремесло воспитало из них грозных воинов. Пенальва предложил «быкобоям» особую премию за то, чтобы вместо быков поохотиться на англичан, и те охотно согласились. Они знали каждый куст и каждую расщелину, пригодную для засады, а привычное им орудие охоты — длинное отточенное копье, было страшной силой в умелых руках. Рассказывали (во всех английских сообщениях об этих партизанах звучит ужас), что после удара таким копьем не выживал никто: оно пробивало в человеке сквозную дыру, причем выходное отверстие было такой же величины, как и входное. По мнению шкипера Уистлера, тот, на кого бросался быкобой, напрасно пытался бы сопротивляться, потому что охотник хладнокровно ожидал выстрела и падал на одно колено, пропуская пулю над головой. Но уже в следующий миг он снова был на ногах и наносил удар беззащитному мушкетеру, пытавшемуся перезарядить свое неуклюжее оружие. Уистлер уверял, что единственный способ спастись от этих свирепых убийц — не подпускать их на длину копья, пользуясь тем, что оружие быкобоев чуть короче стандартной шестифутовой английской пики. Но если уж быкобой пробил защиту пикинера или если треснула пресловутая «капустная кочерыжка», тогда, замечал Уистлер, «пиши пропало».

В первые три дня на Эспаньоле английские солдаты не представляли, что их ждет. Пенальва приказал своим разведчикам отступать, не ввязываясь в бой, так что все силы английской пехоты уходили на то, чтобы найти дорогу к Санто-Доминго и не выбиться из сил к началу сражения. Проблемы возникли и с водой. Ее все время оказывалось или слишком много, или слишком мало. Пехота то изнемогала от жажды, то мыкалась по берегу реки или ручья, безуспешно ища брода. Если бы барбадосцы не утратили способности соображать, они бы вспомнили, что в устьях всех карибских рек имеются песчаные отмели, где можно переправиться, почти не замочив ног. Однако у них не хватило ума воспользоваться знанием местных условий, и Венейблс, подобно герцогу из известного стишка[15], тратил много времени и сил, рассылая людей вверх и вниз по течению на поиски переправы. Будь у англичан карты или проводники, это затруднение разрешилось бы без труда; но армия упустила единственный шанс обзавестись проводником, когда Венейблс заподозрил захваченного на покинутой ферме ирландца в предательстве (возможно, припомнив годы, проведенные в кромвелевской Ирландии) и без разговоров его повесил. Кроме того ирландца, солдатам попадались только забытые рабы, больные и слабоумные, оставленные испанскими плантаторами при эвакуации. К тому же плантаторы сожгли посевы на корню, опустошили амбары и засыпали щебнем колодцы, так что английской армии, лишенной обоза и уже обходившейся одной галетой в день на человека, трудно было прокормиться грабежами. Иной раз удавалось подстрелить заплутавшую свинью или курицу, да в садах плантаторов англичане обрывали все апельсины. Но такая добыча попадалась редко, а незрелые фрукты вызывали понос.

Первоклассные части новой образцовой армии легко проделали бы тридцатимильный марш от места высадки до городских стен, но для никудышных третьесортных вояк, собранных Венейблсом, такой марш оказался выше сил. Они стонали, жаловались на зной, на каменистые дороги, на сбитые ноги; они отбрасывали снаряжение, забывали о дисциплине и проклинали лживые мифы о Золотых Антилах, где природа якобы улыбается человеку. За эти тридцать миль колонна превратилась в растянутую толпу: малодушные и увечные стягивались в хвост, колонна рассыпалась на части, как лопнувшее ожерелье — на бусины.