Золотые долины

За памятником здание бывшего райкома, а теперь администрации Кобальтогорска. Трехэтажное, широченное, с высоким загнутым вверх козырьком, который поддерживают четыре колонны. Правда, в холодное время года используется всего несколько кабинетов — те, где установлены печи.

Уютный и образцовый Кобальтогорск гибнул постепенно, «в несколько очередей», как грустно шутили старшие, которых молодежь в свою очередь в шутку с примесью презрения называла «пожилками». Первая очередь — когда остановился комбинат, вторая — когда комбинат растащили до состояния, что легче стало возвести новый, чем восстанавливать этот. Третья очередь — когда из поселка городского типа его разжаловали в село.

А четыре года назад, зимой, случилась авария на ТЭЦ — «смертельный удар».

Илья часто вспоминал ту аварию и дергался от ужаса. Просил кого-то — бога, высшие силы, — чтобы пережитое ими тогда осталось самым страшным событием.

В мае на ТЭЦ — мощной, построенной когда-то для комбината и будущего города — прекратили подачу электричества из-за долгов. Остановился подвоз угля. Закрутился на малых оборотах процесс ликвидации «Кобальтогорсктепло», не имеющего средств на погашение долгов. Судебные разбирательства, подписки о невыезде разных начальников и бизнесменов.

В принципе ТЭЦ могла бы обеспечивать себя электричеством сама — она была оборудована турбиной. Но турбина давно рассыпалась от старости, а запасную разграбили, «разгрызли».

Люди, давно привыкшие к разным неудобствам, терпеливо ждали. В больнице, столовых воду грели на плитах; вместо ванны мылись у обладающих банями знакомых.

Электричество дали только перед самыми морозами — в октябре. Началась судорожная подготовка ТЭЦ к отопительному сезону. Из пяти котлов давно использовали два — один был основным, другой резервным, остальные безнадежно сломаны.

Почти сразу после пуска накрылся и основной котел, а перед самым Новым годом случился пожар на «мельнице» — там, где крошат уголь, — погубивший и резервный.

Жителей призвали не паниковать, запретили сливать воду из батарей. А мороз давил за сорок. Через семь часов, когда удалось запустить основной котел, трубы теплотрассы стали взрываться, и в небо красиво и страшно взлетали плотные, ослепительно белые струи кипятка. Поселок посыпало рукотворным снегом.

Когда батареи стали холодными, люди, конечно, включили обогреватели, электроплиты. Не выдержала подстанция.

Тьма с редкими огоньками фонариков и свечей, столбы пара, словно в какой-нибудь долине гейзеров, и тяжкий мороз, от которого больно глазам. Но в тот момент Илье не было страшно. Скорее, интересно. Не то чтобы в шестнадцать лет был настолько глуп и не понимал, что он и родные, да и все три тысячи жителей их поселка в смертельной опасности. Понимал. А чувство какого-то восторга все равно было сильнее.

Дизельное отопление и печки имелись в считаных домах. Туда и в редкие бани сразу набилось людей под завязку. Стояли плотно, один к другому, трудно вгоняли в грудь выдышанный воздух.

У Погудиных была маленькая железная печка в гараже. В морозы, если возникала нужда куда-нибудь ехать, папа подтапливал ее, оживлял теплом старенькую «шестерку». Сейчас печка стала спасением.

— Давай кочегарь, — велел папа Илье, а сам побежал за бабой Олей, которая жила в четырехэтажке...

Собрались, уселись полукругом. Молчали, слушали вой сирен на улице, какие-то хлопки, треск, скрежет... Бока печки были бордовыми, но она не могла прогреть гараж-сараюшку: лицу было жарко, а спину щипал мертвыми пальцами холод. Илья косился на бабушку, та смотрела на печку сурово и твердо. Казалось, может так твердо смотреть до конца, пока не застынет. Да и потом этот взгляд наверняка сохранится.

Сестра Ильи, Настя, которой тогда было одиннадцать, сидела на коленях мамы, гладила ее голову в толстом платке, а мама тихо, чтоб не пугать папу и детей и не сердить бабу Олю, плакала.

Дрова — да и не дрова никакие, а обломки гнилых деревяшек, сучья — кончились почти сразу. Разбив старый ящик, покрошив выдернутые из забора доски, Илья с папой поехали к ТЭЦ за углем.

По дороге заскочили к Вале. В их коттедже никого не было.

— Ушли к кому-нибудь, — задыхаясь на морозе, попытался успокоить папа. — Вон там, наверно, — и кивнул на поднимающийся в черноте сероватый столб дыма у соседей.

— Наверно, — кивнул Илья.

— Садись, бензин жжем.

До ТЭЦ было километра два. Вдоль дороги на сваях-подставках лежала теплотрасса. Она всегда казалась лишней, уродующей пейзаж лохмотьями изоляции, ржавью сетки, а теперь стала такой родной, и так больно было смотреть на струйки пара в трещинах трубы, словно живое существо заболело. «Не умирай, не умирай», — мысленно просил Илья.

Жителей Кобальтогорска развезли по ближайшим деревням, стариков и детей — в город. Но уехали далеко не все — боялись бросать дома.

Операция по спасению поселка стала делом чуть ли не всей страны. Премьер-министр по телевизору грозно требовал: «Делайте что хотите — выставляйте караулы из чиновников, буржуйки используйте, пока котлы не работают. Люди мерзнуть не должны!»