Золотые эполеты, пули из свинца

– Ну что ты, право… Чуть что – зарезать! Вот посмотри, Николай, – повернулся он к Гумилеву, – как босняка отпустить, так всегда пожалуйста, а как этого гусенка с шофером, так, понимаешь ли, сразу рука за кинжал хватается!

– Не убивайте! – проблеял Погробек, который не понял ни слова из услышанных реплик, но чутьем понял, что решается его судьба.

– Не станем убивать, – легко согласился Гумилев. – Только свяжем и на обочину посадим. Проедет кто мимо – освободит.

– Мы к тому времени будем уже далеко, – кивнул Голицын. – Ты ведь чех, добрый молодец? Сразу по акценту чувствуется… как же тебя убивать, брата-славянина. Да и за что? Ты ж не виноват, что у вас император – старый маразматик. Что у тебя за груз?

– Гуталин в банках, – сказал приободрившийся интендант. – Забирайте его, господа диверсанты. Говорят, что из гуталина можно варить самогон… И вот, я сдаю оружие, возьмите…

Ян протянул Гумилеву свой «кольт». Николай Степанович осмотрел жуткое оружие и вернул его интенданту:

– Оставь себе на память. Только стрелять из него не вздумай, если жизнь дорога.

Затем Гумилев перешел на русский:

– Ты что-нибудь о гуталиновке слышал, Сергей? Нет? Я тоже… Интересно было бы попробовать. Эй, ребята, очищайте кузов, выбрасывайте банки в кусты!

– Парочку оставьте! – вмешался поручик Голицын. – Пригодятся.

– Зачем они вам? – удивленно спросил Щербинин. – Что, хотите встретить Хейзингера при полном параде, в начищенных сапогах?

– Да что-то вроде того, – рассмеялся Сергей. – Есть тут одна интересная мыслишка… Забирайтесь в кузов, джигиты. Господа, кто поведет автомобиль? Я, вообще-то говоря, умею водить только английские и французские модели, да и то лишь легковые. И не слишком умело.

– Я поведу, – беспечно откликнулся Гумилев. – Невелика сложность. В Судане, под Хартумом, мне приходилось сидеть за рулем чего-то подобного.

Щербинин с уважением посмотрел на Гумилева:

– А вы можете управлять всем, что двигается? Аэропланом взялись бы? Или торпедным катером?

– Так я пилотировал аэроплан, – спокойно ответил Гумилев. – И за штурвалом стоять приходилось. Нет, не всем. На субмарине, наверное, спасовал бы. Хотя… Не пробовал, случая не представилось. Не думаю, что это многим сложнее, чем справиться с сахарским верблюдом, а я вот как-то справлялся с этой животиной.

– Довольно разговоров, господа офицеры, Хейзингер нас ждать не станет, – прервал их поручик. – Итак, Николай за рулем, я – рядом, вы, граф, – в кузове вместе с остальными. И не выбрасывайте по дороге две жестянки с гуталином, душевно вас прошу. Держим путь к мосту через Серет. Ибрагим, быстренько отведи этих двоих к обочине, аккуратно свяжи и усади на землю. Никакого вреда не причиняй! Счастливо оставаться, брат-славянин! А император у вас все-таки натуральный пенек с глазами.

…Через пару минут интендант третьего ранга и шофер провожали взглядами удаляющийся грузовичок. Ян Погробек бормотал себе под нос благодарственную молитву…

35

Бронепоезд, потерявший три часа после встречи с воинским эшелоном и маневрирования, приближался к мосту через реку Серет уже ближе к полудню.

Полковник Рудольф Хейзингер заперся в штабном вагоне, изолировав себя от босняков. Ему так и не удалось получить пополнение из числа солдат резервного полка, не говоря уже о полной замене боснийского контингента поездной обслуги и расчетов на австрийцев. Теперь полковник попросту опасался за свою жизнь: он прекрасно видел, что после выполнения его приказа о сбросе хвостовой бронеплощадки босняки могут взбунтоваться в любой момент. Теперь Хейзингер мог лишь переговариваться по внутренней поездной связи с машинистами обоих паровозов и раненым Войтехом Ванчурой, который так и лежал в санитарном вагоне.

Хитрому, как целый выводок лисиц, Хейзингеру удалось невозможное: он сумел, пусть на время, наладить деловые отношения с безумно злым на него комендантом бронепоезда. Майор Ванчура даже пообещал немцу свою помощь в проведении акции! Чех согласился дублировать приказания Хейзингера, передавать их машинистам паровозов и боснякам обслуги. Только в этом случае, как понимали и Хейзингер и Ванчура, приказы полковника будут исполняться.

Ванчура пошел на такой компромисс вовсе не из опасения дисциплинарной ответственности и прочих неприятностей, вплоть до трибунала, которыми не так давно угрожал ему немец. Позиция Ванчуры была беспроигрышной и непробиваемой: ранен я, и все! Отвяжитесь от меня, я, может быть, с минуты на минуту Богу душу отдам, хочу перед смертью о вечном поразмышлять.

Сказать по правде, не только о скорой кончине, но даже о серьезном недомогании, вызванном ранением, и речи быть не могло, что Ванчура прекрасно осознавал. Ну и что? Предлог, чтоб наплевать на служебные обязанности, все равно отличный.

Нет, Хейзингер изловил чеха на куда более тонкий крючок с вкусной наживкой, что доказывает: полковник неплохо разбирался в прикладной психологии.