Золотые коронки

Кино кончилось в десять часов. Ефременко одним из последних вышел из помещения. Он видел, как Овсянников взял под руку девушку и повел ее через грейдер в переулок. Капитан с Маринкой ждал начальника на углу. Лейтенант тоже топтался около них. Ефременко подошел и сказал девушке:

— Простите великодушно, но я лишу вас одного провожатого. Капитан мне нужен.

— Вы, товарищ майор, совсем замучили капитана, — кокетливо сказала девушка. — Он у вас и свежим воздухом не подышит…

— Эх, тяжела ты шапка Мономаха! — вздохнул капитан, сдвигая на затылок фуражку, и вдруг озорно обнял и поцеловал Маринку; девушка вскрикнула и вырвалась из его объятий.

— Безобразие! — громко возмутился Турушин.

— В качестве компенсации за неиспользованный вечер, — виновато сказал капитан. — Не сердись, Маринка…

Но девушка подхватила лейтенанта и быстро пошла по улице. Майор отвел помощника в сторонку.

— Овсянникова видел? Вон в тот переулок пошел. Проводи! — приказал майор. — Потом зайдешь, займемся профилактикой.

IV

Раздумывать было некогда. Овсянников мог уйти так далеко, что и не сыщешь. Капитан спорым солдатским шагом пошел по направлению, указанному майором. Он увидел Овсянникова, когда тот со спутницей уже поднимался по узенькой дорожке на вершину холма, где темнели крайние хаты села. Овсянников и Кира не торопились, и капитану пришлось умерить шаг.

Село затихало. В темноте безлунного вечера лишь кое-где вспыхивали красноватые огоньки цигарок. В саду белели платья девушек. Со стороны взорванной немцами церкви доносились приглушенные расстоянием звуки гармошки и нестройный хор мужских и женских голосов.

И только на грейдере не замирала жизнь. С наступлением сумерек по нему потянулись на запад длинные вереницы пехоты, перемежаясь колоннами танков и моторизованной артиллерии. Поток автомашин к вечеру усилился, они двигались почти впритирку. Крупная артерия фронта— дорога через Ново-Федоровку — гнала к переднему краю питательные соки войны: боеприпасы, технику, снаряжение.

На вершине холма Овсянников остановился. Капитан, державшийся в полусотне шагов, тотчас присел за каким-то кустом. На фоне звездного неба мягкие очертания двух домиков и в прогале между деревьями четкие силуэты мужчины и женщины смахивали на знакомую декорацию, и капитану вспомнился театр теней, которым он увлекался в юности.

Но он прогнал лирические воспоминания. Он был ужасно зол. Он и в мыслях не сомневался в действиях майора, но кому, спрашивается, охота наблюдать, как эта старая недотепа Овсянников будет любезничать с Кирой. А пока он торчит тут, лейтенант гуляет с Маринкой.

Капитан выругался про себя, поднял глаза на теневую декорацию и искренне удивился. «Что за черт! Лекцию он ей там читает, что ли?» — подумал капитан, не понимая неподвижности фигур на холме. Они даже стояли поодаль друг от друга. Потом мужчина вытянул руку к грейдеру и снова опустил.

Прошло несколько минут, капитан начал моргать от напряжения. «Ну, давай, что ты тянешь!» — мысленно подгонял он Овсянникова. Как бы в ответ на это мужчина поднес к глазам часы. «Да рано еще, рано! — комментировал его действия капитан. — Давай смелей!».

Но Овсянников упорно не желал следовать его советам. Еще некоторое время мужчина и женщина стояли неподвижно, потом сблизились, пожали друг другу руки, разошлись, и женщина стала спускаться с другой стороны холма.

Капитан закусил губу: он готов был биться об заклад, что Овсянников так и не обнял Киру.

Удачное знакомство

I

— Не отмахивайтесь от меня, господин бургомистр, я не из таких! Что ж это за жизнь, каждая-всякая оскорбляет! У вас как-никак полиция имеется, должны соблюдать порядочных людей. В моем доме германские офицеры бывают, я буду жаловаться…

Фроська в кремовой блузке и узкой, в полшага, юбке, придерживая шляпку, семенила по тротуару, то с одной, то с другой стороны загораживая дорогу грузному мужчине в чесучовой паре. Она говорила и просительно, и с угрозой, а с лица не сходило льстивое выражение.

Бургомистр ускорил шаги. Его непокрытая голова с величественной седой шевелюрой слегка кивала в такт шагам, когда он тяжело опирался на трость. Толстые стекла роговых очков невозмутимо поблескивали на солнце.

На облупленных стенах домов шуршали порванные объявления комендатуры и городской управы. На месте каштанов, спиленных зимой на дрова, торчали расщепленные пни. В этот полуденный час на Морской было многолюдно, прохожие посмеивались над странной парой.

Не поворачивая головы, бургомистр на ходу вполголоса проговорил:

— Напрасно вы, госпожа Савченко, делаете нас предметом всеобщего любопытства. Повторяю. Граждан я принимаю только в управе с десяти до часу. А у городской полиции есть более важные дела, чем ссоры между соседями. Вот, полюбуйтесь…

Они подошли к дому № 5, крыльцо и окна которого голубели свежей краской. На двери висела медная табличка «Александр Тихонович Рябинин. Зубной врач». Трость бургомистра указывала на выведенные углем по светлой штукатурке цоколя кривые крупные буквы «Собаке — собачью смерть!»