Золотые кресты

Ленька на вид также почти не переменился, только еще исхудал. Одной из его странностей было то, что он почти ничего не ел. Также не выносил он котят и боя часов. Он затыкал себе уши и убегал. Во всем остальном он был тих и спокоен. Иногда на него находило блаженное самозабвение. Он махал тогда в воздухе своею иссохшей рукой, и губы его что-то беззвучно шептали.

Когда вошла к нему мать, он ее сразу узнал, но вместо того, чтобы кинуться к ней, полез рукою в карман и начал там шарить. Недоумение и как бы обида отразились на лице его.

— Что поздно пришла? — сказал он с укором. — Все время берег для тебя, а вот куда-то девалась.

Врачи Катерине сказали, что долго он не проживет, и она осталась в Москве. Они были правы.

Узнавши от матери о Ленькиной смерти, Никандр и тут ничем себя не проявил. Наказав поклониться отцу, он вышел с ней за ворота. Был жаркий и облачный день. Облака громоздились по небу огромными кучами. Парило. Никандр поглядел и сказал:

— Земля-то, чай, сохнет у нас. Хорошо бы дождя.

А когда Катерина ушла, он долго еще глядел ей вослед. И никто не видал, а если б и видел, не разгадал бы необычного странного выражения его остановившихся глаз.

В обратный путь Катерина не села на поезд, а вышла пешком. Город был позади, а по бокам и впереди лежали поля, родная страна. Шла она не спеша, некуда было ей торопиться, как торопилась когда-то к Алеше. Сын ее с ней был теперь неразлучен, как неразлучна была та земля, на которую Катерина ступала и в которой лежал ее Ленька.

Через четверо суток пути дошла она до родных краев. Опять ее обступил знакомый тот лес, где когда-то билась крылами, как залетевшая птица, тревожная ее и больная душа. Тут бы ей и осесть. Может быть, только хотелось бы ей одного человека. И это не муж, а Алеша. Открывшийся ей шалаш не дымил. По-прежнему травы цвели, но ярче и строже, молитвенней. И когда переступила Катерина порог, она не удивилась.

Поодаль от толстого дубового пня был поставлен другой толстый обрубок, между ними постланы были три свежих доски, и на них тихо лежал отошедший Алеша. Рядом, в углу, приготовленная, стояла лопата. Постояв и простившись, Катерина взяла ее в руки, вышла на волю и принялась за работу. Лесная земля копалась легко.

Перепадали дожди, хлеба колосились и наливались. Точно бы кто умолил жестокое небо жестокою жертвой. Мужицкое сердце забытою радостью радовалось. С другими, пожалуй, повеселел бы и Болдырев, но Катерина сильно его озадачила. Предавши земле Алешино бренное тело, она так и осталась в лесу. Степан ее звал, грозил и стыдил, уговаривал, но Катерина ему отвечала:

— Куда мне из дому идти? Со мною тут Ленька; и нам хорошо.

Отец Михаил, как и Алешу, Катерину не одобрял. Кое-кто из старух на селе также считали ее чародейкой, волховавшей ночами над человеческим телом, без отпевания и самочинно преданным ею земле. Другие, напротив того, считали ее тихой молитвенницей.

Иван Никанорыч был зол на Никандра. Он говорил мужикам:

— Жалко мне Болдыревых. Ну, а только Никандр не глупо устроился. Свой срок отсидит на казенных хлебах, а потом и назад, на готовенькое. Такие-то, брат, и выживают. Что говорить, молодая Россия!

Но Катерина молилась и за Никандра. Ей вспоминалось про Иван Никанорыча Алешино слово: «Лукавый он есть и маловер. И правды не скажет».

И в молитвах своих Катерина, как только умела, заступала детей, не отдавала их. Для ее материнского сердца были они, равно и свои, и чужие, — как жертва неведомая.

8 октября 1921 г, Москва.