Золотые ласточки Картье

А в коробке еще полно фотографий, и Софья неожиданно для себя самой увлекается ими. Это как картинки из чужой, незнакомой жизни, и сама жизнь… Вот свадебный снимок. И Ольга… да, все-таки Ольга, улыбается счастливо. Рядом с ней – бледный мужчина с тонкими усиками.

– Он погиб почти сразу после свадьбы… война… Первая мировая. Правда, говорят, она его не любила…

Снова Ольга и другой мужчина, светловолосый и красивый какой-то сладкой карамельной красотой.

– Это муж Надежды…

Надежда и ребенок, забавный, похожий на куклу в белом кружевном наряде.

– Моя бабушка, – мама гладит эту фотографию. – Революция уже случилась, но…

Снова снимок.

Надежда и мужчина с хитроватым прищуром черных глаз, с широкой улыбкой, которая демонстрирует характерную желтизну переднего зуба. И Софья, пусть снимок и не цветной, понимает, что зуба этого нет, но есть золотая коронка.

На мужчине клетчатый пиджак.

И кепка приплюснутая, сбитая набок. Сам же он… опасный.

– Опасный человек, – сказала мама и снимок забрала, словно опасалась, что даже такое заочное знакомство с тем, кто давным-давно умер, дурно повлияет на Софью. – Мой прадед… бандит и налетчик… его на каторгу в свое время спровадили, но он прабабку любил безумно… И она его. Наверное, это проклятье нашего рода… влюбленные ласточки.

Мама грустно улыбнулась, накрыв фотографию ладонью.

– Ласточка, – Софья разглядела украшение, которое мама носила не снимая. И она, кивнув, повторила:

– Ласточка Картье…

Наверное, она сочла Софью достаточно взрослой, если рассказала эту историю, или, быть может, решила, что Софье, вздумай она болтать, никто не поверит, поскольку сама эта история уж больно походила на сказку.

– Картье был известным ювелиром… в свое время он соперничал с Фаберже… и выставку организовал. Точнее, не он, а его внук, из тех, что основали дом Картье. Сам старик к этому времени умер. Он сделал множество замечательных вещей… и этих вот ласточек.

Ласточка была теплой. Нет, Софья понимала, что металл нагрелся от маминого тела, но… все одно удивительно.

– Во всяком случае, так гласит семейная легенда – на то и легенда, – мама грустно улыбнулась. – Полагаю, ласточек заказал мой прапрадед… может, у известного по тем временам ювелира, все-таки работа очень тонкая, но чтобы Картье… Он принципиально не делал копий… а здесь ласточки почти одинаковы… Одна с желтым алмазом.

– Алмазом?

Ласточка на Софьиной ладони подмигнула. Ее глаз и вправду был желтым, ярким.

– Алмазом, дорогая. Что тебя удивляет?

Алмазы в Софьином представлении были камнями непомерной стоимости, и вот чтобы просто так… чтобы мама алмазы носила и Софье позволила подержать.

– А второй сестре достался глаз – сапфир. Бабушка говорила, что уже тогда Ольга была этим недовольна.

– Почему?

– Потому что чувствовала себя второй, обделенной… она всегда пыталась доказать, что лучше сестры. Потом они обе влюбились в одного человека… недостойного человека. Надежда связалась с бандитом… но это тоже – давняя история… Запомни, из двух ласточек одна всегда с гнильцой.

– Двух?

Ласточка на цепочке была одна.

– Двух, – печально повторила мама, забирая подвеску. – Видишь ли, Софья… у тебя есть сестра… двоюродная. Ее зовут Анна.

Мама быстро перебирала фотографии, раскладывая их на две кучки – побольше, черно-белая, касавшаяся совсем уж старой жизни, и поменьше, где черно-белых и цветных было поровну.

– Вот, это я и Женечка, – она протянула очередной черно-белый снимок.

Две девочки в одинаковых школьных платьях.

И сами они почти одинаковые.

– Мы не близнецы, нет, – сказала мама, погладив фотографию. А Софья подумала, что это очень странно – представлять маму школьницей. – Женечка на три года моложе.

…эта, другая история, рассказанная тем вечером, началась, когда в коммунальной квартире, где родителям Василины принадлежали целых две комнаты, появилась Женечка. И пусть утверждают, что дети не помнят себя лет до четырех, Василина распрекрасно помнила тот день.

Всю неделю, что провела с папой и соседкой Валей, на ее мутных жидких супах и макаронах, которые соседка щедро поливала подсолнечным маслом, потому как детям оно полезно, а ей не жаль. Папа ел, а вот Василина так не умела. И ей пеняли за капризность. Тот день начался с завтрака – куски свежего и еще теплого хлеба, купленного в ближайшей булочной, щедро помазанные вареньем. Это Василина любила.

И ела.

Затем ее искупали в тазу и нарядили в тесное шерстяное платье, сшитое второй соседкой. Заплели тугие косы и, посадив на высокий стул, велели вести себя хорошо. А потом появилась мама. И Василина, позабыв и про платье, и про стул, и про собственное обещание, с криком бросилась к ней: так соскучилась.

Раньше мама Василину подхватывала на руки, кружила, а Василина цеплялась за мамину шею и визжала от счастья. А мама смеялась. Ныне же она сказала:

– Василина, не кричи.

А папа велел:

– Вернись на место.

Он-то и нес сверток: белое одеяльце, перевязанное розовой лентой. Это уже потом Василине сказали, что мама ездила за сестричкой, и эту самую сестричку показали – красно-лиловую, с реденькими волосиками, всю какую-то сморщенную и страшную.