Золотые ласточки Картье

Дура, еще какая, это всем было ясно изначально, но с Машкой мирились. Где-то с ней даже забавно было, да и, несмотря на дурость, была она незлой, но напротив, весьма даже сострадательной. Легкой в общении.

В компании Маргоши и Ники легкости недоставало категорически.

– Послушай, – он взял Машку за руку, пухлую такую руку с длинными розовыми ногтями. – Даже если допустить, что Анна вдруг… воскресла… ну, или стала духом…

– Полтергейстом!

– Ладно, полтергейстом. Ты сама подумай, за что ей Маргоше мстить? Убил мужчина.

– Я… – Машка сглотнула и призналась: – Мне кажется, Маргоша знала, кто ее… с самого начала знала и ничего никому не рассказала.

И хорошо. Тогда, много лет тому назад, он был неопытен и вряд ли сумел бы справиться с Маргошей и избежать ненужного внимания. Взяли бы… но стоит ли думать о том, чего не случилось?

– И еще Ника…

– А что Ника? – Ему подумалось, что, кажется, в этой компании он многого не видел, не понимал. – Она тоже… знает?

Не знает. Ника стерва похлеще Маргоши, и догадывайся она о том, что случилось на самом деле, уж не отказала бы себе в удовольствии знание сие использовать.

– Нет, – подтвердила его догадку Машка и кулачки стиснула. – Но она хотела, чтобы Анна умерла… понимаешь, я… это уже давно было, но я слышала… и теперь вот…

– Рассказывай, – он подавил зевок. Вот что его в Машке бесило, так это ее вечная неспособность правильно подобрать слова. Она вздыхала, мямлила и ныла, перемежая полезную информацию с пустой, о собственных бесконечных проблемах.

Но ныне Машка, верно, от страху заговорила спокойно.

Машеньку любили родители. И не только родители, но дяди, тети и даже зловредная соседка с первого этажа. Машенька с ней здоровалась и не боялась соседкиной облезлой собачонки, которая всякого облаивала с остервенением. Машку любили друзья за спокойный характер, школьные учителя и, казалось, все люди, с которыми Машке только приходилось встречаться. И она пребывала в счастливой уверенности, что люди, ее окружающие, сами по себе замечательны.

В университете не то чтобы Машка испытала потрясение, столкнувшись с действительностью, скорее уж эта действительность ее разочаровала.

Люди были злыми. Нет, к Машеньке по-прежнему относились если не с любовью, то с глубокой симпатией, а вот друг к другу… И почему-то особенно злыми были девушки.

– Не понимаю, – сказала Машенька как-то.

Это был обыкновенный вечер и обыкновенный разговор на кухне Никиной квартиры, которая самой Машке казалась огромной. Ее-то родители пусть и не бедствовали, но этакие хоромы снимать не стали, рассудив, что лучше на сэкономленные деньги Машеньку потом в Турцию отправят отдыхать. Или в Египет.

Главное, что Машенька вынуждена была делить съемную однушку еще с двумя однокурсницами, которые, странное дело, несмотря на уверения в дружбе и взаимной симпатии, так и норовили испортить Машенькины вещи.

– Чего не понимаешь? – спросила Ника, прикусывая мундштук.

Курить она начала недавно, решив, что сигареты замечательно вписываются в новый ее взрослый образ. К нему прилагались платья в обтяжку и туфли на огромной платформе.

– Ты терпеть не можешь Марго, а она с трудом выносит тебя. Тогда почему вы вместе?

Машенька не курила. Она знала, что от сигарет портится цвет лица и зубы, вон у отца совсем желтыми стали.

– Интересный вопрос… – Ника выпустила струйку дыма. – Иногда ты кажешься такой дурой…

И вовсе Машенька не дура. Да, учеба дается ей нелегко, но она старается.

А что до остального, то люди странные, но с этим Машенька смирилась.

– Прости, но на правду не обижаются, – пепел Никуша сбивала ноготочком, и он падал на скатерть, а Никуше было все равно. – Ты – дура, Марго – стерва… Мир вообще несправедлив. Я просила папашу в приличный столичный вуз меня устроить, а он сказал, что на приличный и столичный у меня мозгов не хватит, если самой поступать, и запихнул сюда.

Никуша фыркнула, и Машенька поняла, что на отца она обижена, несмотря на то, что он снимает эту квартиру, оплачивает и прочие Никушины прихоти, и даже обещал машину купить.

Машенька вздохнула. У ее отца была почти новая иномарка, но к ней Машеньку допускали только в статусе пассажирки. И единственный раз, когда она заикнулась об учебе на права, отец едва ли не скандал устроил: мол, нечего бабе за рулем делать. И вообще, на дорогах опасно.

– Вот и парюсь в этом… болоте, – Никуша скривилась. – Вот с кем мне здесь общаться? С филологинями? Они дуры, к тому же завистливые… на нашем потоке больше никого и нет.

– Анна…

– Анька? – фыркнула Никуша. – Дорогая моя, Анька – это еще та стерва, от которой мы все горькими слезами плакать будем. Она Маргоше сто очков вперед даст.

Машенька не очень поняла, почему.

Анна была тихой. Смирной, если не сказать – смиренной. Она одевалась бедно и ходила, глядя себе под ноги, а когда случалось заговорить, то говорила очень тихо, и поневоле приходилось вслушиваться в каждое слово.

– Вот скажи, Машуль, – Никуша откинулась и бросила недокуренную сигарету в чашку. – Анна тебе нравится?