Золотые нити

Публика впадала в оцепенение, когда она входила в зал ресторана, где Сиур ее ждал, шествовала своей царственной походкой, чуть склоняя гладко причесанную на прямой пробор голову, блистая импортным туалетом, точеными длинными ногами и лицом греческой гетеры.[6] Она садилась напротив, положив ногу на ногу, закуривала длинную сигарету, и хорошо поставленным голосом задавала всегда один и тот же вопрос:

– Как дела, дорогой?

Всегда накрашенная, официальная, она как будто играла одну и ту же однажды заученную роль, за рамки которой выйти было так же невозможно, как планете сойти с орбиты. Ее невозможно было представить заплаканной, без маникюра или сумочки, едущей в переполненном троллейбусе, жарящей картошку, или за любым другим обыкновенным занятием, которое и делает жизнь жизнью.

Иногда Сиур думал, что она еще менее живая, чем скульптура белого медведя, подаренная его отцу на юбилей и до сих пор стоящая в углу прихожей.

Как ни странно, их отношения нравились обоим. Не нужно было притворяться добропорядочной женой и заботливым мужем. Встретились, приятно провели время, без сожаления расстались. Как говорится, «была без радости любовь, разлука будет без печали». Глядя на Веру, все мужчины завидовали Сиуру, а все женщины – Вере. В сущности же, они были совершенно чужими друг другу людьми, эта «сногсшибательная пара», как их называли в определенном, довольно узком кругу.

Сиур увидел идущего к его столику охранника с двумя сомнительного вида женщинами. В одной он не без труда узнал Людмилочку, с которой в детстве играл в шахматы. В ее комнате стоял огромный глобус, который оба любили рассматривать. Он представлял себе тогда, что они прокладывают маршрут кругосветного путешествия, а что думала она? Ее смешная рожица, со сморщенным от напряжения веснушчатым носом, вдруг ясно встала перед глазами, вызвав волну теплого чувства.

То была какая-то другая жизнь, с бестолковыми шумными праздниками, где всем до всех было дело, с елками, подарками, катанием на коньках, искренними словами, наивностью – тогда это казалось смешным, теперь оказалось недосягаемой роскошью. Он вдруг понял, чего ему так остро не хватало в последние годы. «Черт, так можно и…» – додумать эту интересную мысль ему помешали.

– Привет, Сиур, – Людмилочка видимо оробела в непривычной обстановке. Презрительно оглядывающие их официанты, снисходительность охранника, сам старый знакомый, хоть и одетый в простые брюки и рубашку с короткими рукавами, производящий впечатление иностранца, – все это не добавляло ей решительности.

Она представляла себе, сколько стоит эта «простая одежда», этот дорогой французский аромат, – они с Тиной каждый день проходили по дороге на работу мимо фирменных магазинов, в которые страшно было даже зайти. На витрины и то смотрели украдкой. Почему-то было стыдно, чтобы кто-нибудь увидел, как они глазеют на импортные тряпки, будто дикари.

– Можно с тобой поговорить? Мы пришли по делу, – она бросила взгляд в сторону подруги, ища поддержки.

– По какому еще делу, что за черт, – подумал Сиур и вопросительно взглянул на охранника, тот мгновенно погасил улыбку и пожал плечами.

Тина во все глаза рассматривала незнакомый мир – существующий рядом, но как бы параллельно миру, в котором жила она сама, Людмилочка, ее родители и многие другие люди, которых она знала. Мужчины, занимающиеся непонятным и пугающим ремеслом, живут в этом другом мире по другим законам.

Она представила себе, как они сейчас начнут рассказывать то, зачем пришли и как на них будут смотреть с недоумением и досадой эти уверенные в себе, занимающиеся нешуточными делами люди, и ей захотелось убежать. Просто убежать, ничего не объясняя, чем скорее, тем лучше.

Сиур тоже с откровенным интересом разглядывал Тину.

– Две курицы, – наконец сделал он мысленное заключение. – Нелепо одетые и с испуганными лицами.

Вдруг ему стало их жалко. Он отпустил охранника и обратился к своей старой знакомой:

– Чем обязан, красавицы?

– В жизни не слышала ничего вульгарнее. – Тина, наконец, обрела присутствие духа и возмутилась.

Обороняться от мужского хамства было делом куда более привычным и обычным, нежели рассказывать детективные истории незнакомым людям, и это ее успокоило. Она уже не обращала внимания на то, что подруга незаметно наступала ей на ногу. Вся ее воинственность сразу вернулась к ней.

– А она ничего, – неожиданно подумал Сиур. – Хотя… лицо блеклое, сама невзрачная, бесцветная какая-то, тощая, в джинсах и футболке, волосы никакие, – старая дева, наверное, унылый «синий чулок». Вторая – настоящая клуша, типичная наседка. Господи, вот угораздило, и чего им от него надо?

Однако он смягчил выражение лица.

– Чего хотят прекрасные дамы? Я весь внимание и почтительность. – он слегка привстал и поклонился, делая приглашающий жест рукой. –Присаживайтесь, прошу.