Золотые опилки

Я по сей день храню картонную коробочку с твоими драгоценностями, чтимыми тобой медалями: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За Победу над Германией», «За долголетний добросовестный труд». (Слово-то какое хорошее выжило – добросовестный – добрая совесть!) Сколько за этими блестящими кружочками всего!.. Целая жизнь!.. И противотанковые рвы-окопы под Москвой, и бомбёжки, и работа в эвакуации на полях, и жизнь в землянке, и голод, и встреча мужа с войны. За каждым этим жёлтым кружочком металла с выпуклыми профилями вождей Ленина-Сталина – твоя бесценная, единственная судьба.

А ещё я храню твои любимые ноты (вернее, они ещё бабушкины, дореволюционные) – с дивными вензелями и портретами композиторов: Штрауса, Моцарта, Шумана, Чайковского. И в равной мере берегу твою кружевную наколку и белый фартук продавщицы советского, лучшего в мире мороженого. За 48 копеек. И эскимо…

Ах, мама-мамочка… Если можешь, прости свою нерадивую дочь.

* * *

Я была членом Союза писателей, членом Союза журналистов с шестидесятых годов. Заведовала отделом искусств журнала «Работница». Член правления московской писательской организации, член бюро прозы… Юрий Нагибин как-то сказал: «Как же может такая красивая женщина быть членом чего-то? Тем более Союза писателей?»

Но если серьезно, все эти «членства» – сущая ерунда, игра в ряженых. Правда, в советской жизни все мы были немного ряжеными. Исключая, конечно, настоящих героев труда, героев войны, защитников Отечества. А для писателя главным делом всегда было не заседать, а делать буквочки. Если же уходишь во власть или в политику, оставь перо. Это несовместимо. Это как разные улицы, как иные дороги. Ты или тут, или там: приходится выбирать.

Я свою тропу выбрала не бескорыстно. Потому что писать – для меня это в радость. Для кого-то в радость сидеть на сцене в президиуме, для кого-то лечить зубы, для кого-то прыгать с шестом. А для меня – писать. Русский язык – это такой праздник!.. Беспределен, нежен, могуч. И обращаться с ним хочется бережно, как с невестой. В быту мы его не замечаем, словно воздух, которым дышим. А без него… ты сразу немой, как без пульса…

Со мной однажды именно так и случилось. В стране катятся жуткие 90-е. Дочь вышла замуж за иногороднего, уехала из Москвы. Жить немыслимо трудно.

И тут меня посватали. Он – немец из ФРГ, приятель моих переводчиков. Некогда инженер и тоже вдовец на пенсии. Влюбился в меня до чёртиков, позвал замуж. Умолял остаться жить в его родном Мюнхене, в дивной вилле с бассейном, с двумя машинами, с двумя домработниками-хорватами. Но я, ненормальная (как заклеймили меня подруги-москвички), даже зная немецкий язык, больше месяца там не выдержала, не смогла просто существовать.

Сперва думала: ерунда, всё наладится, приживусь, привыкну. Многие приживались. Но… нет и нет. Интересно, что это за тоска такая душу грызёт?.. Что за дурацкая ностальгия русских душит?.. Казалось бы, спокойно сиди в сытом, красивом раю и не рыпайся!.. Вон что в твоей России творится! Бесчинство. Убийства. Коррупция. Страна вот-вот развалится. Во главе её пьяница. «Помогают» ему хитрецы-мародёры – якобы либералы, гайдаро-чубайсы. Земля горит под ногами! Так что считай, что тебе ещё повезло.

Ан нет! Не сказала и не могла так сказать… Поняла очень быстро: нет, без России, без родины, без русского языка я попросту за-ды-ха-юсь. Поняла, что именно он, Русский Язык (а вернее, она – Родная Речь), для меня – всё. И воздух, и дом, и отеческие гробы, и собственный пульс. Вот ведь что… И я там, будучи постоянно внутри чужого, немецкого языка, через месяц чуть не рехнулась. Чуть не утопилась однажды ночью в каком-то декоративном пруду с лебедями, когда одиноко гуляла близ виллы в роскошном парке.

Остановило меня только моё богатое воображенье. Представила идиотскую картинку, которая обнаружится утром, при доставании из пруда баграми полицией моего мокрого тела. Багры будут цепляться за одежду, за волосы. Жуть… И никто не поверит, что я это сама, что никакого криминала тут не было…

* * *

Служить можно только Богу. Но чтобы это понять, мне, к примеру, надо было долго карабкаться вверх. Восходить. Восхождение… оно дорогого стоит.

Вот уж пять лет как я называюсь ктитором (старостой) храма Рождества Пресвятой Богородицы в Бутырской слободе, что у Савёловского вокзала. Но такой путь не обязателен каждому. А мне однажды, уж и не знаю за что, была дарована такая честь – помочь восстанавливать храм-мученик.