Золотые россыпи (Чекисты в Париже)

— Ну, что значит «оставь в покое»? Это очень важно. А главное — у тебя есть, безусловно, веская причина ехать с ним. Это свидание, мол. разрешено только ради тебя и только из доверия к тебе. Ты, мол, поручилась, что не будет ничего противозаконного и что на свидании появится не какой-нибудь сообщник Мазуна, не аферист, а человек надёжный, не имеющий никакого отношения к этому делу. Понимаешь? Потому ты и должна ехать с ним.

Леся пожимает плечами.

— Но ведь он не захочет говорить о документе в моём присутствии. Это же ясно!

— Не спеши. Конечно, ясно. Но тебя и не будет во время их разговора. Ты посидишь в соседней комнате. Если документы у Петренко, он сможет передать их Гунявому. Не бойся, за каждым их движением станут следить без тебя и незаметно для них. Так что, Леська…

Леся морщится.

— Ах, если б ты знал, как мне это неприятно и тяжело!

Мик возмущён и удивлён. Ну, что здесь такого особенного? Совершенно непонятно! Капризы какие-то настроения. Столько вложено сил, чтоб достать это разрешение, а ей, видите ли, неприятно. Чем неприятно, чёрт побери? Чем именно?

Леся молчит и смотрит куда-то в угол.

— Ну, ладно. Поеду. В котором часу? Будет ли он дома? Бродит где-нибудь целый день.

— Мы имели это в виду. Потому час свидания не обозначен. Хоть вечером. Но лучше поехать как можно быстрее. Ты сейчас отправляйся домой. Как раз время обеда, он должен быть дома. И ещё вот что. Надо проехать к тюрьме так, чтоб не проследили большевистские детективы. Ведь как только они узнают, что Петренко нашёлся, — сделают всё, чтоб завладеть документом. А тебе известно: этот народ церемониться не любит. Если нужно, схватят обоих и вывезут на Украину в дипломатических чемоданах живыми или мёртвыми.

Леся озабоченно качает головой.

— Это правда. Как же поступить? И как объяснить Гунявому эту конспирацию?

— Чёрт его знает. Ничего не объясняй, а просто сделай. Смекалки у тебя хватает, сама что-нибудь придумаешь. И ещё: ничего не говори о Петренко Круку, если встретишься с ним. Поведение его всё-таки подозрительно. Опять глупые разговоры о народном добре…

— Ты думаешь, он хочет продать нас большевикам?

— А чёрт его знает, чего он хочет!

— Думаю, если б Крук этого хотел, он вёл бы себя иначе, не вызывая подозрений. Может, действительно так считает. Потому что, если вдуматься, то ведь и правда, Мик…

Мик швыряет шляпу на постель.

— Ну вот, и ты туда же! «Правда, правда»! Моя идея выше и больше всех государств и народов. Плевал я на всякие ваши морали! И по каким бы там причинам не собирался Крук проваливать дело, я заткну ему глотку! Простите, я тоже не стану церемониться! Подумаешь, опомнился, посетили его мысли о народном добре, Кажется, даже банк хочет ликвидировать. Делами уже не занимается, лежит дома и читает авантюрные романы и книжки о путешествиях. Со всеми женщинами своими порвал! Просто в святые подался, паршивец. Знаем мы этих святых и божьих. Ну, Леська, не задерживайся. Быстренько.

Леся вздыхает, тяжело поднимается, молча кивает и идёт к двери.

— И сразу же извести меня, как вернёшься из тюрьмы!

Леся, не оглядываясь, кивает и выходит.

Улыбаясь празднично, совсем по-весеннему, Леся открывает дверь и входит в прихожую. Обед закончился. Заатлантики — конский топот, гогот и шум — поднимаются по лестнице. Через полуоткрытую дверь салона в углу видны Соня и Загайкевич. Лица какие-то озабоченные, о чём-то тихо, но горячо и серьёзно говорят. О чём белорус Загайкевич может так интимно и заинтересованно беседовать с чекисткой Соней?

По лестнице сбегает Свистун. И у этого лицо какое-то не своё: на нём непривычная ошеломлённость. Увидев Лесю, Свистун бросается к ней.

— Ах, как славно, что вы пришли! Ещё не обедали?

— Я была за городом. Чудесно там! Весна идёт, господин Свистун!

Но господину Свистуну не до весенних настроений. Это очень хорошо, что Ольга Ивановна пообедала. Он сейчас расскажет ей крайне интересную историю. Что-то непонятное, необыкновенное, просто невероятное!

Весенняя Лесина улыбка начинает гаснуть.

— В чём дело?

А в том, что господин Кавуненко сейчас уезжает из пансиона. Заявил хозяйке, что платит за неделю вперёд, и пошёл складывать вещи. Даже не спустился к обеду.

— Почему так?

Свистун растерянно пожимает плечами.

— А кто его знает! Неизвестно. Правда, я догадываюсь: он поссорился с госпожой Кузнецовой. Ну, да ладно. Но чем же провинился я? Что же это действительно такое? Дал мне сто франков, и всё. А у меня счёт за пансион около четырёхсот!

Леся осторожно вставляет:

— Расплатиться должен был господин Кавуненко?

— Ну, разумеется! Он знал, что у меня нет своих денег, когда звал из Берлина в Париж. Я мог прекрасно жить в Берлине, прекрасно, даже с шиком. Мне, говорит, больше вериги не нужны. Какие вериги? При чём тут какие-то вериги?

— Так он сказал? Точно?

— Этими словами. И никаких объяснений. Значит, я что, был для него веригами, или как? Я буду протестовать! Это нахальство и подлость. Или… побеседуйте вы с ним, Ольга Ивановна. Может, он вас постыдится. Он очень-очень вас уважает. Я попросил бы госпожу Кузнецову, так он как раз из-за неё и уезжает.