Золотые росы

И вдруг однажды, в самом интересном месте, когда Враги схватили Орлика и посадили в крепость, я слышу за стеной какой-то подозрительный шорох. Руки у меня холодеют от страха, и я сижу, боясь шелохнуться или сказать хоть слово. Отец продолжает рассказывать, но я уже не слышу, о чем он говорит. Напрягая слух, я улавливаю за стенкой какие-то вздохи, похожие то ли на всхлипывание, то ли на смех. Может быть, это кружит за стенкой метель или злые духи рвутся в ночную сказку? Я напряженно всматриваюсь в стенку, за которой слышатся шорохи, и вдруг вижу, что стенка тоже смотрит на меня любопытным человеческим глазом. Может, мне это только так кажется? Но нет. Я вижу, как глаз исчезает и на одну секунду вместо него на стене появляется пустой желтоватый кружок. Потом снова показывается глаз. Я собираюсь крикнуть, но вдруг вижу в кружке губы трубочкой и приложенный к ним тонкий, совсем человеческий палец. «Молчи!» - предостерегает он меня. Я замираю. А отец все говорит и говорит. В таинственном кружке на стенке снова появляется глаз. Большой, серый, он смотрит прямо на меня и, мне кажется, даже улыбается, подмигивает мне. Я не приложу ума, что это такое, но страх мой почему-то вдруг исчезает. Я улыбаюсь и тоже подмигиваю озорному глазу.

- Ты что? - удивленно спрашивает отец.

Я молчу, не сводя глаз со стенки. Отец щупает ладонью мой лоб и озабоченно говорит:

- Горишь ты вся. Простудилась, что ли?

Приходит бабушка и тоже щупает мою голову. Потом стаскивает с печки и укладывает в постель. Я протестую:

- Не заболела я, бабушка, слышишь! Не заболела… Пусти на печь, я хорошенько рассмотрю…

- Да что рассматривать там, на печи? - удивляется бабушка.

- Орлика. Это он там, наверно, смотрел на меня.

- Ох ты, господи, бредит девчонка, - испуганно говорит бабушка.

Я плачу с отчаяния, что она меня не понимает. Я не брежу, я хорошо видела, как смотрел на меня блестящий озорной глаз. Конечно, это был Орлик! Как это я сразу не догадалась?!

На печь меня не пускают, и бабушка сердито ворчит:

- Такими сказками ребенка совсем уморить можно… Не сказка это, а одна война…

Я хочу возмутиться, сказать, что это самая лучшая сказка в мире, но язык меня не слушается, и я куда-то проваливаюсь. Вокруг темно, пусто и жарко. Я хочу выкарабкаться и не могу. Что-то душит меня, я кричу, но голоса нет, и никто меня не слышит. И вдруг появляется Орлик. Он, весело посвистывая, берет меня за руку, вытаскивает наверх. И тут я вижу, что это вовсе не Орлик, а моя мама. Она гладит меня прохладной рукой по лицу, и мне становится легко и приятно. Я улыбаюсь, закрываю глаза и засыпаю.

БОЛЕЗНЬ

Проснувшись, я вижу, что в комнате полумрак. Интересно, что сейчас: день или ночь? Не похоже ни на то, ни на другое. Свет какой-то странный, серо-желтый, как будто я еще не проснулась. Оказывается, это просто завешено окно. Я лежу на маминой большой кровати, а в другом углу комнаты, на своей кровати, лежит Ленька. В голубой деревянной люльке копошится Лиля. Мне смешно, что мы все так разоспались, и я тихонечко смеюсь. Лиля цепляется руками за люльку, встает на ноги и, приоткрыв рот, молча смотрит на меня. Потом хлопает в ладоши и визжит: «Ойя». Это она меня так зовет. Я хочу подняться и не могу. Тяжелая голова болтается на тоненькой непослушной шее. Я снова шлепаюсь на подушку.

- Ле-е-нька, - хнычу я, - подай мне валенки…

В комнату входит мама.

- Проснулась! - обрадованно говорит она. - Кушать хочешь?

Я отрицательно качаю головой.

- Может, сметаны с белым хлебом? - спрашивает мама.

Удивительно, но я ничего не хочу, даже самых вкусных вещей на свете.

- Ленька, а ты хочешь сметаны? - спрашиваю я.

- Нет, - слабо говорит Ленька.

- А почему?

- Потому что я больной.

- А я разве тоже больная?

- И ты, и Лиля - все больные, - отвечает Ленька. - У нас корь. Видишь, окно завешено?

Ленька совсем слабенький, он даже не поднимает головы. Мне его очень жалко.

- Ленька, ты только не умирай, - жалобно говорю я. - Ты, может, лучше поешь, а?

- Я не умру, мне банки ставили, - равнодушно говорит Ленька.

- Все равно поешь, - уговариваю я.

- А ты?

- Я?… Ну ладно, я тоже поем, - соглашаюсь я из-за Леньки.

Обрадованная мама кормит нас с ложки, как маленьких. Мы съедаем по нескольку ложечек сметаны, и каждый торжественно объявляет, сколько съел.

Легче всех переносит болезнь Лиля. С виду она почти здоровая, и только на лице у нее красные пятна. Она визжит и все время лезет из люльки.

Через несколько дней одеяло, которым у нас в комнате было завешено окно, снимают. Лиля уже топает по полу, я сижу в постели и смотрю, как пушистые снежинки плавно кружатся за окном, и только один Ленька лежит. Лицо у него бледное, а глаза красноватые. Он не жалуется, но я вижу, что ему плохо. Он почти не разговаривает, и мне так странно видеть его молчащим. Бабушка приносит нам куриный суп. От него идет такой аромат, что я без уговоров берусь за ложку. В прозрачном жирном бульоне видны разбухшие ячменные крупинки, которые нам так нравились с молоком.

- Что, Бархатную шейку сварили? - спрашивает вдруг Ленька.