Золотые стихи Пифагора, объясненные и впервые переведенные в эвмолпических французских стихах, предваряемые рассуждением о сущности и форме поэзии у

По пифагорейской доктрине, изложенной Гиероклом, две вещи способствуют действенности молитвы: добровольное движение нашей души и небесная помощь. Первая из этих вещей ищет доброго; другая – его показывает. Молитва есть средоточие между нашим устремлением и небесным даром. Искал и молился тщетно лишь тот, кто не придавал молитве устремленности, либо устремленности молитвы. Добродетель есть эманация Бога; она, будто отраженный образ Божества, от подобия с которым творится только добро и прекрасное. Связавшись с данным видом всякого совершенства, душа вдохновляется в молитве, благодаря своей склонности к добродетели, и возвышает эту Склонность в излиянии благ, которые она получает в молитве; итак, она делает в точности то, о чем просит, и какова просьба, то она и делает[593]. Сократ не отходил от доктрины Пифагора на сей счет; он только добавил, что молитва требует многой осмотрительности и благоразумия из опасения, чтобы в ней не обнаружилось прошение Богов о великом зле, пусть даже кто-то и намеревался просить их о большом добре. Сократ говорит: “Мудрец знает то, что ему нужно сказать или сделать; безумец этого не ведает; один, молясь, просит лишь о том, что ему по-настоящему полезно; другой зачастую желает вещей, которые, если он их обретет, станут для него источником самых больших несчастий. Осмотрительный человек, как только усомнится в самом себе, должен положиться на Провидение, которое лучше знает о неизбежных последствиях вещей”. Вот почему Сократ привел, как пример подражания для чувства и разума, следующую молитву одного древнего поэта:

Зевс-повелитель, благо даруй нам – молящимся иль немолящим,
Жалкую ж долю отринь и для тех, кто о ней тебя просит[594]

.***

Молитва была, как я уже говорил, одним из главных догматов религии Зороастра[595]; столь же великую веру в нее имеют и Парсы. Они, подобно Халдеям, полагали всякую магическую силу в ее действенности. Они еще и сегодня обладают особыми видами молитв для предотвращения болезней и изгнания демонов. Эти называемые тавидами (tavids) молитвы Парсы пишут на бумажных лентах, которые носят на манер талисманов[596]. Известно также, что этим пользуются даже современные евреи. Здесь, а равно и во множестве других вещей, они подражают древним Египтянам, от которых Моисей передал им тайную доктрину[597]. Первые христиане по данному вопросу не отходили от теософических идей. Ориген это четко разъясняет, говоря о добродетели, связанной с определенными именами, призываемыми египетсткими мудрецами и наиболее просвещенными среди персидских магов[598]; и Синезий, знаменитый епископ Птолемаиды, посвященный в мистерии, заявляет, что знание, посредством которого соединяли умозрительные сущности с осязаемыми формами в вызывании духов, являлось не напрасным и не преступным, но, наоборот, вполне невинным и основанным на естестве вещей[599]. Пифагор был обвинен в магии. Это – банальное обвинение, которым всегда пользовались невежество и бессилие против знания и силы души[600]. Сей философ по праву значится в разряде самых умелых врачей Греции[601]; он не стал даже среди своих самых любимых учеников ни богом, ни обожествленным героем; это был человек, добродетель и мудрость которого удостоили быть подобным Богам, благодаря очищению, совершавшемуся его рассудком, и посредством созерцания и молитвы[602]. Вот это Лисий и выразил в следующих стихах.

27-й извод

…а когда на пути ты своем укрепишься,
Все о бессмертных богах ты узнаешь, а также о людях,
О разделеньи существ; о Том, Кто в Себе их содержит,
Цепью единой скрепляя…