Золотые ворота. Черное солнце

В кабинет Губера Олесь вошел, помня совет Петровича: «Разведчик не имеет права пренебрегать знакомством даже с отвратительнейшими палачами. Ибо каждый такой палач может стать источником неоценимой информации. Чтобы наносить ощутимые удары, мы должны знать самые уязвимые места фашистов. И именно тебе мы доверяем нацеливать наше оружие». На лице Олеся ни тени растерянности или волнения. Ни единая черточка не дрогнула даже тогда, когда раздраженный сиплый голос остановил его на пороге:

— Кто такой? Что надо?

— Из редакции «Нового украинского слова». По поручению господина Шнипенко.

Губер согнулся за письменным столом, закутавшись в пальто, и не удостоил вошедшего даже взглядом. Потом взглянул на часы, видимо, остался доволен и уже мягче спросил:

— А почему не явился сам Шнипенко?

— Он болен.

— Не морочьте голову! Я не так глуп, чтобы не понимать, что это за болезнь. Симуляция! Все вы симулянты, черт бы вас побрал!

Про себя Олесь отметил, что хозяин Шнипенко — холерик. И к тому же чем-то страшно сейчас обеспокоен. Иначе зачем бы он стал так горячиться и потрясать кулаками, когда у него достаточно способов поднять Шнипенко даже с постели.

— Что стоишь у порога? Приглашения ждешь?

— Да, я жду приглашения сесть.

Губер запнулся на полуслове. Он явно не ожидал такой дерзости. Подчиненные всегда дрожали перед ним, а тут на тебе: какой-то унтерменш спокойно ждет приглашения сесть. Да кто он такой?

— Фамилия?

— Химчук.

— Химчук?! — и в тот же миг на одутловатом лице засветилось нечто похожее на улыбку. — Прошу вас, садитесь…

Только сев у стола, Олесь увидел, насколько действительно несимпатичен был этот Губер. Землисто-серое, как у безнадежно больного, лицо, асимметричная, лысая, вся в коричневых крапинках голова, воспаленные, без ресниц веки. И в довершение еще и косой глаз. Губер довольно умело пользовался этим физическим недостатком, то и дело отворачивал голову, продолжая на самом деле зорко следить за собеседником. «Циклоп!» — окрестил его про себя Олесь.

— По какому делу вы пришли? — спросил Циклоп скорее вкрадчиво, льстиво, чем приветливо.

— Принес на просмотр завтрашний номер газеты.

— К черту вашу газету! — Его желтые пальцы опять сжались в кулаки. Он швырнул со стола принесенный Олесем сверток.

Олесь встал.

— Я могу идти?

— Идти? Зачем идти? Я хочу, чтобы и вы полюбовались вот этой пакостью. — На край стола шлепнулся потрепанный номер «Нового украинского слова».

Олесь удивленно пожал плечами: газета как газета, ничего особенного. Только «шапка» на первой странице сразу бросилась в глаза. Он не помнил, чтобы Шнипенко пользовался таким крупным шрифтом. Но что это? «Новое наступление Красной Армии!» Он так и прикипел взглядом к подзаголовку: «Разгром фашистов в Крыму». Запрыгали, завертелись, замерцали пестрые радуги: «Ударные десантные части освободили Керчь и Феодосию…»

«Так вот почему заболел Шнипенко! Вот почему неистовствует от ярости Губер! Крысы чуют погибель корабля…» Не первый уже раз сообщали неведомые мстители о радостных переменах на советско-немецких фронтах. Олесю никогда не забыть того солнечного воскресенья, когда измученный голодом, раздавленный страхом, обледеневший Киев вдруг взорвался неудержимой радостью, узнав про разгром под Москвой почти сорока отборных гитлеровских дивизий. Не успели эсэсовцы штыками и нагайками омрачить народную радость, как листовки снова сообщили — на этот раз об освобождении Калуги, Калинина и ряда других городов. Потом стало известно о полном разгроме тихвинской группировки противника… И вот — наступление в Крыму. «Какой чудесный новогодний подарок! Но кто же додумался наклеить эти листовки на лживое «Новое украинское слово»? Не Петрович ли?..»

— Что скажете?

О, многое мог бы сказать Олесь! Но нечеловеческим усилием воли он подавил в себе волнение: Губер ведь ждет от него взрыва негодования. И Олесь гневно, чтобы не возбудить подозрения, воскликнул:

— Руки за это надо поотрывать!

— Руки?.. Ошибаетесь. Головы!

— Вы правы, можно и головы.

— Запомните, мы этого так не оставим! Мы спросим, как могло случиться, что официальная газета превратилась в рупор большевистских идей.

— Надеюсь, вы не подозреваете в этом безобразии моих коллег? Ведь сообщение большевиков напечатано не в газете. На газету наклеена листовка.

— Следствие покажет.

— Листовки наклеены ведь после выхода газет.

— Какая разница, когда они наклеены! Главное, газета разнесла их по городу.

— Не думаю, чтобы весь тираж мог быть испорчен. Разве какой-нибудь десяток-другой экземпляров. Но могут ли они сделать погоду? — Он ни капельки не верил в то, что говорил. В дни, когда все поголовно ждали вестей с фронта, даже одна такая листовка могла вызвать в городе бурю. Киевляне непременно размножили бы листовку и пустили гулять по учреждениям и рынкам. Все это было так, но сейчас ему хотелось немного поиздеваться над Циклопом.