Золушка и ее команда

Ровиниан смотрел вдаль и думал, как было бы здорово найти и собрать на запретном уровне подземелья всех рокури аркаэлья Тикрея! Тогда, возможно, и Тириноиэль смогла бы проснуться! Он тосковал по ней. Многочисленные наложницы не заменяли жены. Они не умели так молчать, когда следовало, не смеялись звонко, как серебристый родник, не говорили настолько милые глупости. Всегда равнодушный к близости душ Владыка впервые почувствовал нечто подобное, когда встретил прекрасную эльфийку из рода Горних на одном из приёмов во дворце Мудрейшего. С тех пор в его жизни появился смысл, а Ровиниан полюбил тихие семейные вечера и страстные ночи, подаренные женой. Он и до сих пор предпочитал не вспоминать тот день, когда, вскрикнув, она опала на его руках, погрузившись в зачарованный сон. И вместе с ней уснула почти половина обитателей Цитадели. В других эльфийских родовых гнёздах произошло то же самое, но в гораздо меньших масштабах. Исследования, проводимые магами, ничего не дали. Возможно, Мудрейший что-то знал, а может быть, просто использовал возникшую у подданных необходимость в артефактах Вечной ночи, дабы держать древние рода в узде. Как бы то ни было, шестьдесят лет назад многие семьи Лималля лишились своих членов, а вызванное этим общее ослабление страны привело к ненавистному протекторату Крея, который тому удалось установить во время последней людской войны.

Владыка с удивлением посмотрел на свои пальцы, до боли вцепившиеся в парапет. Медленно поднял руки, глубоко вздохнул, успокаиваясь.

К зеленоглазой человеческой девушке у него не было жалости. Рано или поздно она истает под действием пропускаемой через себя Силы, превратившись в призрак. Мучительная смерть? о чём вы?! Безболезненное приятное небытие! Мало ли призраков живёт в Подземельях? Одним меньше, одним больше.

Ровиниан тосковал по жене…

* * *

Ники очнулась с громким всхлипом, будто с глубины выплыла. И обнаружила себя укутанной шкурами, а рядом – чашку с дымящимся морсом.

Бруттобрут сидел напротив – за костром, задумчиво помешивал ложкой в котле варево, распространяющее вкуснейший запах пшена и мяса.

– Сколько? – хрипло спросила Ники.

– Трое суток, – отвечал гном, не прерывая своего занятия. – Пейте!

Несмотря на бьющую архимагистра дрожь, она едва уловимо улыбнулась: Бруттобрут был неисправим! Послушно села и взяла чашку, наслаждаясь исходящим от неё теплом. Первый глоток горячего морса с мёдом действовал как живительный нектар.

Гном снял пробу, довольно крякнул и, шмякнув в глубокую миску каши, протянул её Ники.

– Я с тобой растолстею! – пробормотала та, однако миску взяла.

Дрожь постепенно сходила на нет, так же как и сухость в горле и ноющая боль в конечностях.

– Брут, я тебе не надоела? – спросила архимагистр, отведав каши. – Ну сколько можно со мной возиться?

– Двести шестьдесят пять лет, два месяца и пятнадцать дней! – отрапортовал гном, предварительно почесав бороду – должно быть, подсчитывал.

– И тебе ещё не хочется меня убить? – восхитилась Ники.

– Иногда, – серьёзно ответил Бруттобрут, – но тогда я вспоминаю Всхолмье…

– Прости! – помолчав, сказала архимагистр. Игривые нотки из её голоса исчезли. – Я тоже помню Всхолмье… И то поле… Не могу забыть! Столько лет прошло!

– Из всего моего рода Под Холмом никого не осталось, – спокойно сказал гном. – Да, я учился, как и подобает уважающему себя мастеру, и получил профессию в Драгобужье – по вашему настоянию, Ники. Но те гномы… Их больше, чем один… Мне тяжело смотреть на них. Мне, единственному гному Подхолмья. Я знаю ваш взгляд, архимагистр, тот, которым вы смотрите на обычных людей. Их – больше чем один! Вас…

Никорин невольно дёрнула ворот, будто тот душил её. Брут был прав. Как всегда.

* * *

Зрение вернулось не сразу: в сознании плясали огненные зарницы и сияли потоки Силы, то сплетаемой, то расплетаемой чужой волей.

Ярчайшая вспышка в конце битвы, подземный гул и раскалывающаяся земля, в трещинах, больше похожих на следы от когтей дикого зверя…

Вспыхнувшие факелами живые люди и крики боли…

Яростное рычание тех, кто потерял разум…

Вой и плач…

Просьбы о помощи…

Огонь…

Огонь…

Огонь…

Умирая, древний бог обращал всё живое в угли.

Ники потёрла веки тонкими пальцами и с трудом открыла глаза. Перед ней до горизонта раскинулось серо-седое поле пепла, из-под которого проглядывали обугленные человеческие останки. Нестерпимо воняло горелой плотью. Её, плоти, сгорело много – пепел и был прахом всех тех, кого Гересклей заманил в свои сети.