Золушки при делах

Они ушли, переговариваясь.

В маленькой комнате позади примерочной Артазель, сидя за столом, с воодушевлением набрасывал на большом листе бумаги эскизы свадебного платья и даже не подозревал, что совсем рядом с ним находится Его Величество Редьярд Третий…

Король со счастливой улыбкой отпрянул от потайного глазка. Услышав в коридоре разговор Бруни и Клозильды, он не зря нырнул в этот секретный кабинет, из которого примерочная была видна как на ладони!

Редьярд поправил ставший тесным гульфик… Маленький портной прав!

Какая мощь!

Какая скульптурность!

Какая пластика!

Все это должно оказаться в его руках! В одежде… А лучше без нее!

* * *

Большой поэтический турнир начинался сразу после Весеннего бала, подобно паводку затопляя городские площади. Труверы, менестрели, стихоплеты и графоманы читали почтенной публике свои шедевры, соревнуясь в звучности голосов и артистизме. Любой мог принять участие в соревновании, но надо сказать, что публика в Вишенроге, как и во всяком столичном городе, была избалована зрелищами и неплохо разбиралась в стихах. Поэтому в следующий круг турнира – квартальный – выходили немногие. Большинство же было освистано и прогнано прочь, иногда – пинками.

В наступающих сумерках рядом с фургоном горел костерок, бросая на его аляповато раскрашенную стену танцующие отблески. Они оживляли изображение эльфийки, которое начинало соблазнительно шевелиться. С площади звучал сильный и срывающийся от волнения голос молодого поэта:

Клин журавлиный, тянущийся ввысь,
Дарит сердцу – печаль, а мечте – колыбель.
Невзирая на все и живя невзначай,
Нарисуй мне на облаке
Белую дверь.

Дома, смотрящие на площадь фасадами, заглушали чтеца, и казалось, его голос звучит издалека – то ли из прошлого, то ли из будущего.

К своим собственным снам на рассвете вернись,
Опустив мне в ладони серебряной искрой,
Невесомым пером и дыханьем небыстрым
Сюжет для романа
С названием «Жизнь».

Гент Мертвая голова, сидящий на приступочке фургона, покачал головой и хмыкнул.

– Придумают тоже! Роман с названием «Жизнь»!

– Ничего удивительного, – возразила Алли, задумчиво помешивая морс в висящем на распорках над огнем котелке. – Каждый из нас проживает свою историю, которую вполне можно назвать романом!

– Мне по вкусу героические баллады, – засмеялся Гент, – там есть размах и вообще есть чему поучиться.

В неуклонно надвигающейся на Вишенрог ночи голос поэта взял финальную ноту:

Я вот этим ключом отопру все замки,
И не скрипнут блестящие петли случайно…
Мы, как небо и птица, стали близки,
Называя друг друга
Мечтой и печалью*.

– Какая чушь! – послышался скрипучий голос магистра Иживолиса. – Алли, где мой морс?

Девушка молча налила морса в кружку и передала Генту, который протянул ее в темноту фургона.

– Вы никогда не верили в любовь, мэтр, – грустно произнесла она, разливая оставшийся напиток по кружкам для себя и Гентукки. – И, наверное, никогда не поверите! А между тем она существует!

– Нет ничего более эфемерного, чем любовь, – прозвучало из фургона. – Прекрасный призрак, за которым люди носятся, сломя голову, забывая о собственном благополучии. Некоторым кажется, будто они наконец достигли ее… И они любуются ею с улыбкой слабоумных, не подозревая, что перед ними пустота.

– Подозреваю, что вы говорите страшные вещи, мэтр, – ухмыльнулся Гент, – но поскольку они ко мне не относятся, мне проще. А вот Алли сейчас расплачется…

– Не дождешься, – вскинула подбородок та. Ее глаза блестели. – Мэтр, вы, как всегда, правы! Я – та, что в поисках любви носится по всему Тикрею, сломя голову и забывая о собственном благополучии. Хотя я предпочла бы найти ее рядом…

– И мы называли бы друг друга «мечтой и печалью»? – голос Людвина сочился ядом.

Алли только головой покачала. Запрокинув голову, загляделась на звезды.

– Иногда мне хочется, чтобы этот мир исчез, – пробормотала она, – в нем так много боли!

– Ни капли, – мэтр Иживолис откинул занавесь и появился на пороге фургона, – вся боль только в твоей голове, девочка! Налей мне еще морса!

Котелок был пуст. Тяжело вздохнув, девушка поднялась, сняла с крюка в стене фургона ведро и пошла за водой к ближайшему колодцу.

Гентукки пересел к костру, освобождая свое место для магистра. Протянул ладони к огню.

– Когда мы двинемся дальше, мэтр? Сразу после окончания турнира?

Людвин тоже посмотрел на небо.

– Боюсь, – сказал он, – нам придется задержаться.

Гент Мертвая голова посмотрел на него с удивлением, но промолчал.

С площади доносились крики толпы в поддержку поэта.

– Любви не существует, – вдруг проговорил магистр и скрылся в фургоне. И уже оттуда добавил: – В отличие от сострадания.

* * *