Зомби идет по городу

– Я всегда им был. Только притворялся... Слабым, поганым, убогим... Так было принято. Такова была общественная мораль. Да, Паша, да. Безнравственно было заявить о себе что-то достойное, безнравственно было вообще заявить о себе. И люди притворялись худшими, чтоб только, не дай бог, их не заподозрили в преступном самоуважении, в низменном желании купить себе новые штаны или приобрести квартирку попросторнее, чтобы не питаться в прачечной, чтобы не читать газету в туалете и не общаться с женой в детской комнате... Ладно, Паша. – Халандовский поднял стопку, посмотрел на нее с хмельной пристальностью, словно хотел на поверхности водки увидеть последствия бандитского налета на берлогу Байрамова. – Выпьем с богом... Есть закуска, есть прекрасный и надежный собутыльник Халандовский...

– Думаешь, будет добыча?

– Не сомневайся, Паша. Добыча будет. Не столь уж он и хитер. Опасен – да. Но хитер... Не столь, Паша, как некоторые твои приятели, не столь! – И Халандовский, ткнувшись своей стопкой в стопку Пафнутьева, подмигнув ему черным лукавым глазом, выпил.

И поставил пустую бутылку куда-то за спину, где было у него местечко, в котором пустые бутылки сами по себе заменялись на полные.

* * *

Невродов сдержал слово – следствие по делу бывшего городского прокурора Анцыферова было проведено в самые сжатые сроки, и тут же назначили суд. Это уголовное дело не было слишком сложным, поскольку факт получения взятки был установлен и доказан. Никто из участников разоблачения Анцыферова от своих показаний не отрекся, немногие свидетели были тверды и неумолимы.

Наверно, и сам Леонард Леонидович не успел в полной мере привыкнуть к своему новому положению. Жизнь его менялась настолько быстро и необратимо, что единственное чувство, которое им владело все эти дни, – ужас происходящего и какая-то ошарашенность, он даже не вполне понимал происходящее.

На суд он пришел бледный, похудевший, какой-то нервно-пугливый. Оглядывался на каждое слово, произнесенное в зале, на шорох и скрип стула, вздрагивал от хлопка двери. Народу было немного, суд состоялся без посторонних, без любопытных, и единственно, кого допустили от всей журналистской братии, – это главного редактора Цыкина. Он сидел в сторонке, за спинами и, кажется, был занят только тем, что убеждал себя в том, что все это ему не снится. Когда суд уже начался, пришел опоздавший Фырнин. Он вежливо поздоровался с судьей, поклонился прокурору, дружески кивнул и Анцыферову. Тот узнал Фырнина, слабо улыбнулся, чуть заметно шевельнул руками, словно хотел развести их в стороны, да не решился. И жест его означал примерно следующее: «Вот так-то, брат, вот так-то...»

Собственно, можно сказать, что и суда-то настоящего не было, поскольку судья не счел нужным заслушивать всех немногочисленных свидетелей, а искать истину, ковыряться в показаниях тоже не было никакой надобности. Все происходило быстро, немногословно и скорбно, будто хоронили важного человека, которого все недолюбливали и потому испытывали чувство облегчения.

Папка уголовного дела была явно тощеватой. Заявление Халандовского, акт об изъятии пяти миллионов рублей, протокол допроса обвиняемого, несколько заключений экспертиз – о меченых деньгах, о светящихся пятнах на ладошках Анцыферова, об уголовном деле против Халандовского, которое было признано искусственно раздутым.

Председательствовала на суде пожилая взвинченная женщина, полная, в тесном платье в цветочек, с тонкими, ярко накрашенными губами. Едва ли не в каждом слове, произнесенном кем-либо, она чувствовала не то угрозу себе, не то скрытое оскорбление и тут же вскидывалась, пронзительным голосом делала замечание, грозила лишить слова. Ее пригласили из соседней области, где она слыла жесткой и непугливой, пригласили для пущей объективности, поскольку все судьи города были хорошо знакомы с Анцыферовым и судить его объективно, естественно, не могли. Более того, они отказались судить, полагая, что все происшедшее не конец карьеры Анцыферова, а всего лишь досадная заминка, небольшая остановка в пути.

– Подсудимый, вы признаете свою вину в получении взятки? – тонким голосом спросила завитая, крашеная судья, не глядя на Анцыферова, – она продолжала копаться в уголовном деле, выискивая там что-то чрезвычайно важное для следующего вопроса.

– Что? – вздрогнул Анцыферов.

– Вам задан вопрос... Признаете ли вы себя виноватым в получении взятки от присутствующего здесь...

– Нет! – вскрикнул Анцыферов. – И вам не удастся...

– Делаю вам замечание, подсудимый. Вы ведете себя недопустимо пренебрежительно к суду. Вы что, первый раз на скамье подсудимых? Пора привыкать, – улыбнулась судья, показав красноватые, выкрашенные помадой зубы. – Здесь не принято перебивать судью, когда задается вопрос, – посерьезнела она. – Вам понятно то, что я сказала?

– Да, понятно, – Анцыферов опустил голову.