Зомби идет по городу

– Сейчас покажу тебе одну вещь, начальник, одну такую веселую картинку. И ты сразу все вспомнишь, сразу голова твоя станет умной. – Амон прошел, по всей видимости, в ванную и тут же появился в комнате с каким-то свертком. Вначале Пафнутьев лежал с закрытыми глазами, а когда шаги Амона приблизились к самому его лицу, подумал, что сейчас будет удар, и даже зажмурился от предчувствия. Но удара не последовало. Открыв глаза, он увидел Амона с каким-то несуразным свертком. Слабый шелестящий шорох раздался совсем рядом, возле его лица опустилась какая-то тяжесть. Что это, зачем, как понимать? Пафнутьев сообразить не мог.

Красноватый целлофановый пакет стоял на полу.

Пафнутьев понял.

И содрогнулся от ужаса.

В пакете лежала окровавленная человеческая голова. Лица он не мог различить, но что это голова с пропитанными кровью волосами, в этом сомнений не было.

Глаза у головы были полуприкрыты, рот искажен, других подробностей сквозь целлофановую пленку Пафнутьев различить не мог.

– Кто это? – спросил Пафнутьев, делая безуспешные попытки отодвинуться от жутковатого свертка.

– Не узнаешь, – с огорчением проговорил Амон.

И, присев, начал медленно разворачивать сверток. Пафнутьев сжался в ужасе, и желая знать все до конца, и в то же время опасаясь этого. Он уже стал понимать, что не зря, не случайно Амон приволок из ванной эту голову, что имеет она для него какое-то значение, именно для него, для Пафнутьева.

На Амоне была белая рубашка с длинными незастегнутыми рукавами, и пакет он разворачивал осторожно, стараясь не запачкаться. И наконец весь целлофан сдвинут вниз...

Пафнутьев с трудом, но узнал, узнал отделенную от туловища человеческую голову.

Это была голова Ковеленова.

– Ну вот теперь узнал... – удовлетворенно проговорил Амон. – Да, это твой человек. Нехорошо он повел себя, какой-то любопытный. И помощник плохой... Мне сказали, что он на тебя работает, я вначале не поверил... Ножичком его немножко поколол, он и признался... Слабый человек, – приговаривая, Амон опять выровнял пакет и, взяв его за верх, отнес в ванную. – Никто не узнает, что за человек такой был, никто искать не будет... И виноватых нету, правильно, начальник?

Пафнутьев, как никто другой, знал о зловещих находках, которые все чаще попадались и в самом городе, и в окрестностях.

На свалках, в мусорных ящиках, в урнах, даже в автобусах и троллейбусах находили сумки, мешки, рюкзаки с частями человеческих тел.

Начинать следствие по этим находкам было почти невозможно, проходили иногда недели, месяцы, прежде чем тело удавалось собрать по частям, а уж о том, чтобы опознать его, установить, как звали этого бывшего человека...

Раньше, всего несколько лет назад, такого не было. Наступила какая-то новая, невиданная степень озверения в обществе. Обычная ссора, причин которой потом никто и вспомнить не может, приводила к самым страшным последствиям – удар кухонным ножом, удавка из проволоки, в ход шли утюги, как горячие, так и холодные, молотки, топоры для разделки мяса. А протрезвев, увидев последствия своего минутного гнева, человек, естественно, думал над тем, как избавиться от трупа. И не придумывал ничего лучшего, как разделать его на куски и разбросать по городу.

А тут еще начались разборки между торгашами, авантюристами, бизнесменами первого поколения, между банкирами и кредиторами, поставщиками и покупателями, между транспортниками и производителями, ворами и скупщиками краденого...

В результате не было дня, чтобы где-то в городе не нашли руку, ногу, ухо. Самое напряженное время начиналось весной, при таянии снегов. Из снега появлялись такие жуткие находки, что народ цепенел и замыкался.

– Его уже ребята по частям разнесли, – пояснил Амон. – Голова только осталась. Я попросил, чтобы оставили голову, тебе хотел показать, порадовать.

– Ну, показал, порадовал, а дальше?

– Следом пойдешь, начальник.

– Это как? – спросил Пафнутьев, но похолодел внутри, потому что понял все, понял, но разум отказывался принять и согласиться с услышанным.

– Да вот так же.

– Неужели убьешь?

– Зачем убивать? – удивился Амон. – Какие-то слова ты, начальник, говоришь... Видел, как барашка разделывают? Нет? Разве его убивают? Нет. Его разделывают. Сначала горлышко, – Амон повертел в воздухе ножом, – потом надо кровь спустить... Ну, а уж в конце разделка.

– Ты же кровью все зальешь?

– Зачем тебе думать об этом, начальник? В ванне все сделаю. Кровь твою смою, а потом сам ванну приму... Понимаешь, только после этого я буду знать, что смыл позор. Буду лежать в теплой воде и думать, как по канализации течет твоя горячая, справедливая кровь... А! – воскликнул Амон, и глаза его сверкнули. До этого он говорил тусклым, безразличным голосом. И это было самым страшным. Амон не грозил, не устрашал, просто объяснял, что будет дальше, и по тому, как без интереса рассказывал, Пафнутьев понял, что так все и будет, ему совершенно безразлична жизнь Пафнутьева.

– Ты меня не убьешь, – произнес Пафнутьев, скорее успокаивая самого себя.

– Начальник, ты меня наказал... Сильно наказал. Несправедливо. Знаешь, что со мной в камере было?