Зомби идет по городу

– Очень хорошо, Паша, что ты это понимаешь. В другое время, в другой стране тебе бы цены не было, а так... Извини. Идет, Паша, развал. Мы скатились в массовое разграбление всего, что еще осталось на этой земле. Люди дичают и сбиваются в стаи...

– В банды, – поправил Пафнутьев.

– Да, – согласился Анцыферов. – Так будет точнее. Одичавшие, брошенные, голодные собаки сбиваются в стаи. Одичавшие, обманутые, брошенные собственным правительством голодные люди сбиваются в банды, чтобы попытаться выжить. Только попытаться, потому что ни у кого нет уверенности в том, что выжить удастся... Как видишь, я понимаю, что происходит за этими окнами. Наш с тобой вывод, Паша, одинаков. Но это не мешает каждому поступать по-своему.

– Хорошо, что ты это понимаешь.

– И я рад, что мы поговорили с тобой сегодня. Теперь мы можем поступать свободнее по отношению друг к другу, верно? Нас теперь мало что может остановить, да, Паша? – Анцыферов оторвал взгляд от своего клубка преступлений на листке бумаги и улыбчиво посмотрел на Пафнутьева.

– Если, Леонард, ты еще что-то хочешь добавить – добавь. Я охотно тебя выслушаю.

– Нет, я все сказал. Теперь твоя очередь.

– А я промолчу, – Пафнутьев улыбнулся широко, легко, освобожденно. – Как говорят умные люди, несказанное слово – золото.

– Вот и тебя, Паша, на золото потянуло. Желтый – цвет прощания, верно?

– Цвет разлуки, – поправил Пафнутьев, выходя.

Теперь, вышагивая из угла в угол, Пафнутьев не кряхтел и не стонал. Пришло чувство правоты, ощущение уверенности, холодящее, бодрящее ожидание опасности.

Да, думал Пафнутьев, да! Все мы сбиваемся в банды, хотим того или нет, часто даже не догадываясь, что мы уже не сами по себе, не просто так, мы уже задействованы, мобилизованы, мы уже в банде и не можем вести себя, как нам хочется, не можем поступать, ни о чем не думая. Мы в банде и должны подчиняться жестким законам банды. Даже если по простоте душевной, по глупости или самонадеянности еще не знаем, что давно являемся членами той или иной банды, но уже изменились наши поступки, все наше поведение уже изменено и выстроено с учетом законов банды. И скажи нам кто-то, что мы в банде, что мы круты и безжалостны, что мы превыше всего ставим законы и благополучие банды... Можем даже оскорбиться, обидеться, вознегодовать. Мы живем по законам банды, даже в ней не участвуя, ее ненавидя, презирая и отвергая.

Ну хорошо, из чувства приличия мы называем наши банды компаниями, командами, клубами... Но так ли уж важно словечко, если предполагается подчинение общим законам, даже если во главе стоит не пахан, не главарь, а просто лидер – образованный, утонченный, авторитетный. И этот лидер набирает себе в команду людей по единственно важному в банде признаку – верность общим целям и готовность идти на что угодно за вожаком, за паханом, за президентом.

Но что происходит дальше – страна покрывается бандами, страна попадает под их власть. Команды у прокуроров, торгашей, артистов эстрады, банкиров, президентов и депутатов. Со своими группами охраны, группами прикрытия, с телохранителями из бывших боксеров и каратистов, со своими вышибалами денег, заказов, долгов, времени на телевидении. И постепенно, как бы мы к этому ни относились, мы усваиваем бандитскую нравственность, бандитские честность, порядочность, достоинство. И забываем, забываем, а потом и отвергаем истинную честность, истинную порядочность, великодушную и снисходительную, порядочность без насилия.

Все, Павел Николаевич, все, дорогой... Хватит. А то что-то ты уж больно круто взялся за наше многострадальное общество. Пафнутьев сел за свой стол, придвинул телефон, набрал номер.

– Гражданин Халандовский?

– Он самый, – раздался в трубке неуверенный голос.

– Гостей ждете?

– Гостям всегда рады, Паша.

– Едут к вам гости, едут.

– С ветерком? – улыбнулся Халандовский в предчувствии приятной беседы.

– С ветерком и навеселе, – решительно ответил Пафнутьев и, положив трубку, направился в угол, где на стоячей вешалке просыхал намокший под утренним дождем плащ.

Далеко Пафнутьев не ушел, не удалось ему быстро добраться до Халандовского и отвести душу после утренней нервотрепки с Анцыферовым. Едва он сбежал со ступенек прокуратуры, как навстречу ему шагнул оперативник.

– Разговор есть, Павел Николаевич, – сказал Николай, протягивая руку. – Интересный, между прочим, разговор.

– Прямо сейчас, прямо немедленно?

– Как скажете, Павел Николаевич...

– Ладно, – вздохнул Пафнутьев. Не было у него ни желания, ни сил снова возвращаться в прокуратуру. Он с тоской оглянулся на крыльцо, с которого только что спустился, посмотрел на поджидавшую его машину, и, наконец блуждающий его взор уперся в улыбающееся лицо оперативника. – Ладно, Коля... Поговорим по дороге, – он махнул рукой Андрею в машине, дескать, пойду пешком. Поднял воротник плаща, сунул руки в карманы, ссутулился, сразу сделавшись похожим на несчастного, забитого жизнью служащего какой-то захудалой конторы. – Что у тебя?

– Цыбизова.

– Помню, Изольда Федоровна. Жива?