Зона бессмертного режима

«Господи, пирамида-то им зачем?» – удивился Бродов, покачал головой и вспомнил кое-какие подробности, касающиеся египетской диковины. Ну да, занимает площадь около пяти гектаров, весит больше шести миллионов тонн и являет собой математическую загадку. В соотношении ее размеров зашифрованы и число Пи, и золотое сечение, и расстояние до Солнца, и радиус Земли. И кому же только понадобилась она, эта махина с интеллектуальным уклоном. Да, странно, очень странно.

Проселок между тем описал дугу, вытянулся из-за деревьев, повернул налево и закончился знаком: «Уступите дорогу». Слава труду – выбрались на трассу. Прибавили газу и покатили в колонне, однако не так быстро, как хотелось бы, поскольку стихия разыгралась не на шутку. Снег вдруг повалил стеной, ветер развел спирали вьюги, видимость сделалась скверной, все стало белым-бело. А белый – это цвет похоронных тапок, савана и медицинских халатов, так что лучше судьбу не искушать… В общем, когда добрались до Иркутска, был уже вечер, зимний, ненастный и угрюмый. Мутно светили фонари, улицы превратились в пустыни, машины оставляли извилистые, мгновенно заметаемые следы. Бр-р-р.

– Все, братцы, разбегаемся, – весело сказал Бродов в рацию. – Физкульт-привет, до завтра.

Вечер, холодный и хмурый, обещал ему массу приятного.

– Счастливо всем, – отозвался Кныш, впрочем, без особой экспрессии – ему нужно было ехать на вокзал, по пути завезти Небабу, а потом еще припарковать «Урал». Хорошо еще, база недалеко от дома.

– Удачи всем, – рявкнул Наговицын, сделал погромче музыку и не поехал – полетел по белому ковру. К молодой, надо полагать, ждущей его жене. Какая там стихия, какая там метель…

«Да, какой русский не любит быстрой езды, – глянул ему вслед Бродов и порулил вдумчиво, степенно, безо всякой суеты. – Однако тише едешь – дальше будешь. Особенно на зимней дороге».

За окнами джипа плыли городские, не радующие взор ландшафты, узенькие улицы, ископаемые дома, ветхие, покосившиеся заборы. Новостроек, впрочем, тоже хватало, как и протяженных, одетых в белое зеленых зон. Иркутск как бы состоял из лоскутков, новое в нем безуспешно пока еще боролось со старым.

«А еще говорят, что Париж – город контрастов, – с долей патриотизма подумал Бродов, глянул на часы и взялся за мобильник. – Как пить дать, еще горит на работе».

– Вы позвонили в агентство недвижимости «Консультант», – скучно отозвался женский дежурный голос. – Слушаю вас.

– Зою Викторовну пожалуйста, – попросил Данила. – Скажите, что Бродов беспокоит.

Сразу он почему-то вспомнил запах ее духов, резкий, будоражащий, нескрываемо сексуальный. Бьющий наповал. Запах опытной, искушенной женщины, знающей, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок – через обоняние.

– Алло, – послышался другой женский голос, только не скучный и усталый – звенящий от оптимизма. – Ты? Уже? Хорошо. Жду. Давай часов в десять. Ну, все.

В голосе звучали радость, нетерпение, ожидание и предвкушение. Своего, кровного, женского, заслуженного по праву.

«Ну, в десять так в десять. – Бродов отключился, вписался в поворот и осторожно объехал „жигуленка“, плотно присоседившегося к „Москвичу“. – Эко как вы, ребята». Путь его лежал на запад, через мост, на левый ангарский берег – в бывшее предместье Глазково. Когда-то это была глухомань, окраина, конкретная периферия – поди-ка ты форсируй могучую реку. Паромная переправа и понтонный мост резко изменили ход вещей, и уже к двадцатому столетию Глазково было популярным дачным местом. Разбивались парки, закладывались сады, открывались ресторации и увеселительные заведения. Сам его превосходительство градоначальник построил здесь дворец и страсть как обожал кататься по зимнему Иркуту. На саночках, шестиконно, при пылающих вдоль высокого берега бочках со смолой. В общем, бесилась с жиру местная буржуазия, давилась рябчиками и жевала ананасы, чем вызывала зависть и крайнее неудовольствие у, к слову сказать, не бедствовавшего местного пролетариата. Со всеми вытекающими революционными последствиями. И вот гром грянул, свершилось – экспроприаторов экспроприировали, добро их поделили, настало равенство и братство. Однако буржуазных палат на всех желающих не хватало, и в Глазково стали, как из-под земли, вырастать хибары пролетариев. Вместительные, барачного типа, где на тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Во дворе. Так и простояли они и Гражданскую, и Отечественную, и простой социализм, и развитой – аж до самой перестройки. Ну а когда победила демократия и все вернулось на круги своя, новые русские буржуа опять положили глаз на Глазково. Скупали участки, сносили хибары, возводили – куда его превосходительству градоначальнику! – дворцы. И вот в эту-то обитель контрастов, богатства и нищеты и направлялся Бродов – выехал на набережную, зарулил на мост и неспешно покатился по огромному железобетонному монолиту[34]. Красавица Ангара внизу выглядела безобразно – льдины, промоины, пар над водой. Где уж дедушке Морозу тягаться с Иркутской ГЭС[35].