Зона бессмертного режима

— А як же, командир, долбится, куда ей деться. Эх, если бы была еще не рыба, а баба, — посетовал Небаба, огромный, бритый наголо, напоминающий Котовского. — Хотя один хрен, и та и другая употребляются в сыром виде.

Вчера с большим трудом он добыл из-подо льда щуку, морозил ее всю ночь в сугробе и сейчас готовил патанку — исключительно полезное и питательное блюдо, с гарантией предохраняющее от всех известных недугов. Рецепт был прост, но требовал терпения: остекленевшую, ставшую каменной щуку требовалось раздробить, перетереть, сломать ей каждое ребрышко — словом, превратить замерзшую хищницу в кашу. Что Семен Ильич сейчас и делал, предвкушая, как закончит труд, посыплет перцем, помочит уксусом и… возьмется за ложку. Эх, да никакая путанка с патанкой и не сравнится.

— Да, а вот у нас в средней полосе хрен будет, а не патанка, — горько заметил Наговицын, тяжело вздохнул и сухо захрустел пудовыми, с хорошую кружку, кулаками. — Вернее, патанка из селитеров будет. О щучьей икре-пятиминутке я уже и не говорю. Всю экологию загадили, сволочи[18].

Он жил в Сибири уже не первый год, но всегда при случае повторял: «Мы прорвемся, мы пскопские».

— Э, уважаемый Степан Игнатьевич, вы переходите на частности, сужаете проблему, — вклинился в общение эрудированный завхоз. — Что там Ленобласть, что там Нечерноземье. Паразитов хватает везде. Вот здесь в Сибири, например, на Оби и Иртыше почти каждый местный житель страдает описторхозом. Его вызывает паразит, э, дай бог памяти… а, метацекарий. Страшное, доложу я вам, Степан Игнатьевич, создание — обретается в печени или в желчном пузыре и способен выесть у человека почки. Тут уж, естественно, не до миндальничанья, не до компромисса, необходима экстренная полостная операция. А все дело в строганине, в замороженной рыбе, которую так любят здешние аборигены.

— В замороженной рыбе? — насторожился Небаба, угрюмо засопел и бросил фрагментировать многострадальную хищницу. — И в щуке тоже?

Что-то в нем было от ребенка, у которого отняли конфету.

— Да нет, в щуке навряд ли, — успокоил его Звонков. — К тому же эти метацекарий погибают при минус двенадцати. А сегодня ночью вроде бы было куда холоднее. Так что ешьте смело, никаких метацекарий. Ну, в худшем случае ленточные черви.

Бродов более в разговоры не лез, баловался чаем и испытывал какое-то сложное, многогранное чувство — то ли умиление, то ли восторг, то ли тихую радость, то ли профессиональную гордость. Как же все-таки славно, что у него есть проверенные товарищи, преданные друзья, и ведь не просто друзья, а друзья-однополчане. Не боящиеся ни бога, ни дьявола, ни океанских глубин, ни таких добрых с виду дрессированных дельфинов с укрепленными на головах жалами длинных игл-парализаторов. Да, как ни крути, а коллектив — это сила. И как ты ни крутись — один в поле не воин.

Наконец попили, поели, выразили гранд рахмат Раисе Дмитриевне, и Бродов, легко поднявшись, взглянул на «Омегу», на ту, которая на руке.

— Однако, братцы, время. Отваливаем через полчаса.

Второй хронометр, висящий на груди, времени не показывал и был носим исключительно на счастье — по центру его зияла сквозная отметина от зуба невоспитанной касатки.

— Есть через полчаса. — Кныш оскалился, Небаба кивнул, Наговицын сделался серьезен, и они резво, но без тени суеты двинулись готовиться к грядущему мероприятию. Бродов тоже отправился к себе, вдумчиво собрался, оделся поладнее и точно к сроку был уже во дворе, у дощатого навеса, где стояли снегоходы. Целая стая стремительных, проворных, даже внешне оправдывающих свое название механических зверюг[19]. Неприхотливых, выносливых, элитной породы, с приемистыми моторами, могучей подвеской, электрическим стартером и даже обогреваемыми ручками. Негреющие лучи солнца, пробиваясь сквозь щели, играли на глянце краски, отражались от зеркал. Ну, красота, ну, загляденье, и впрямь — машины-звери.

— Эх ма! — Бродов уселся на «огненного кота», Кныш, Наговицын и Небаба разместились на двух «пантерах»[20], чиркнули стартеры, подхватили моторы, гусеницы с хрустом вонзили зацепы в снег. И понеслись навстречу местные красоты, и заклубился следом прозрачный стылый шлейф. Ели и лиственницы стояли в белых шалях, снега было полным-полно, лютый мороз потрескивал в оцепеневших дебрях. Зима была в самом разгаре — стынь, ледяной звон, иглистый пушистый иней. Лепота.

Наконец прибыли на место — на укромную поляну, напоминающую формой блин. В центре ее стояла та самая избушка на курьих ножках — приземистый, без окон, просторный барак, в котором можно было разместить и роту. Снег вокруг стараниями Звонкова был отброшен, бревна стен молочно белели инеем, на двери, которую не взять и танком, висел огромный, похожий на калач замок. При взгляде на сие строение вспоминалась не Баба-яга — ГУЛАГ, Беломорканал, уставшие зэки, отливающие на кострах колеса для своих рабочих тачек. Сразу чувствовалось, что здесь место не сказке, а строгой и суровой прозе жизни.