Зона бессмертного режима

В начале шестидесятых, когда советско-египетская дружба разгорелась не на шутку и вовсю шло строительство Асуанской ГЭС, ревнители социализма решили сделать финт ушами: показать всем этим империалистам, оппортунистам и реваншистам, что пролетарский интернационализм куда сильнее национальных пережитков. Для чего из СССР в Асуан был выписан инженер Кац, определен мастером на стройку и скреплен узами брака с некой Фатимой, очаровательной вдовой офицера безопасности, прострелившего себе голову в ожидании суда. В результате этого союза и родился Венечка-Ахмад, милое кучерявое созданье, уникум, чудо природы. Наполовину еврей, наполовину араб, истинное дитя социализма. Его показывали по телевизору, о нем писали в газетах, его баюкал на руках сам гениальный Насер, а когда он подрос — не гениальный Насер, а Венечка-Ахмад, — его дважды даже посылали в «Артек». Словом, спасибо тебе, родина, а также партия, за счастливое детство. А потом гениальный Насер умер, советско-египетская дружба кончилась, и пошли неприятности. Инженер Кац, оказавшись агентом Моссада, сбежал, мама Фатима разбилась в авто-катострофе, и совсем еще несмышленый полуараб-полуеврей оказался в печальном одиночестве. Кому какое дело до выродка; что ему дитя греха, вовремя не забитый камнями еврейский недоносок. Все отвернулись от Ахмада, все — и отец-иуда, и отечество, и церковь, и люди, и родня… Все, кроме брата деда маминой сестры, великодушного и доброго Муссы. Сжалившись, он взял Ахмада к себе и, видит бог, вывел в люди, посвятил во все премудрости своей профессии. Научил, как ловить змей, как приручать, как дрессировать, как делать «мертвую петлю», «поцелуй Клеопатры», «жезл Соломона». А сам в конце концов не уберегся, сделал роковую ошибку и пал, как это случается с хауи, от точного укуса прямо в кровяное русло. Да примут по-братски его в свои объятья великий Аллах и премудрый Саваоф…

— Да, бедный, бедный дядя Мусса. — Ахмад запечалился, вытер глаза, пошмыгал массивным изогнутым носом. — Надо выпить водки, почтить его память. Пойдем, Вася, я угощаю.

Вот ведь, хоть и хауи, и наполовину араб, а все одно — в Льва Абрамовича. То у него денег нет, то он угощает. Не иначе как приподнялся за счет ремонта своей тачки. Точнее говоря, за счет русского Бродова.

Ладно, встали, собрались, пошли знакомой дорогой в кабак. Пельмени по-арабски по второму разу брать не стали — заказали, несмотря на вечер, шорбу[187] с курицей, рис с креветками, салат мешуйя[188] и графинчик водки. Вроде бы и харч был калорийным, и проклятая холодной, и обстановка располагающей, да только к концу трапезы Ахмад сломался. Снова выпал в пессимизм, сделался угрюм и принялся громко выражаться на языке своего папы из Моссада. Так что пришлось срочно затыкать его, эвакуировать в номер и кантовать на койку в горизонтальную позицию.

— Кишен мирен тухес[189] , — буркнул он неизвестно кому, хмыкнул вывороченными губами, трудно перевернулся на бок и громко захрапел.

Носки его были мало что грязны — протерты на пятках, на спине линялой, словно жеванной, футболки издевательски желтела надпись «Чемпион».

«Здорово играет», — восхитился Бродов, сел, принялся работать извилинами. Только вот, похоже, правила игры изменились. Если там, в храме, его хотели тупо убить, то теперь, видимо, он нужен живым. Вернее, не он сам, его связи, скорее всего, Дорна. Хотя и не факт, может, этот Веня-Ахмад играет просто за другую команду. Ладно, дай-то бог приехать в Каир, а там поговорим. Расскажет все, что знает и не знает. Кстати, к вопросу об информации.

Он взялся за мобильник, потом за ноутбук, забрался в Интернет, затем в почтовый ящик. В ящике его ждало послание, увы, не от Рыжего, но и то хлеб. Оно было с вложением, безлико анонимным и озаглавлено по-простому, но с уклоном в кинематограф: «Информация к размышлению». И лаконичным до предела: «Не думай о мгновеньях свысока. Твоя Д».

«Уговорила, не буду. — Бродов усмехнулся, покачал головой, но, открыв файл вложения, сделался серьезен. — М-да».

Длинноногая девушка Дорна — а это, к гадалке не ходи, была она — прислала ему фотографию. На ней в приличном качестве и ярком цвете была увековечена афиша, восхвалявшая гения дрессуры, колосса заклинаний, друга и повелителя всех кобр Ахмада ибн Кабира. Хауи божьей милостью. Тут же был изображен и сам мэтр — мусульманин и исламист, крепко обнимающийся с королевской коброй. Та, зубастая и четырехметровая, была не в духе, араб — улыбчив, полон оптимизма и нисколько не похож на барыгу Льва Абрамовича. И уж тем паче на дитя греха, сына завербованного инженера Каца.