Зона индиго

Прежде всего, чудом было то, что она оказалась в состоянии вытерпеть такую дикую боль. Игла в ее сердце мягко повернулась, и казалось, ее острие дотронулось до каждой нервной клетки, заставив ее завопить и скорчиться от боли.

–  Нет, нет, пожалуйста, не надо, мне больно, Господи, какая боль…

–  Я могу прекратить это. Я могу помочь тебе.

Лиля узнала этот голос, прозвучавший в ее голове. Узнала, хотя никогда до этого не слышала. Это говорила сфинга.

–  Я помогу, и ты никогда больше не узнаешь ни боли, ни болезни. И твой мальчик тоже. Ты испугалась за него? Ты думала, что я хочу причинить ему вред? Нет, моя бедная глупышка, нет. Мне нужна капля, одна капля его крови… И больше ничего. Дай мне завершить обряд, и вы уйдете отсюда вместе, веселые и спокойные. О, этого мало! Если ты захочешь, если ты попросишь у меня, я сделаю и его здоровым, умным, сильным. Он станет как все дети, ты сможешь гордиться им…

Она сулила что-то еще, но Лиля не слушала. Боль стала чуть тише, и ей показалось, словно по венам ее бежит не только кровь, словно кровь несет с собой что-то еще… Острая, раскаленная, стремительная, летела, подгоняемая ударами сердца, летела по телу ее – игла. Вот что-то нестерпимо острое кольнуло в плечо, прокатилось до локтя, отдалось в руке. В руке Лилиной, привыкшей держать иглу, и творить крестное знамение, и ласкать больного ребенка. Она только ахнула, поднесла ладонь к глазам и тут же отвела, потому что из ладони ударил вдруг луч янтарно-желтого, горячего света, он ударил прямо в небо, затянутое неприглядными темно-серыми тучами. И показалось всем, собравшимся у скалы Кошачьей, что это не с земли в небо, а с неба на землю падает – ярче солнечного! – луч.

–  Вот мой ответ.

Усмиренный луч покорно лег в пальцы Лиле, и привычно она сжала его, не хватало только бабушкиного старого наперсточка! А за солнечной иглой тянулась алая нитка – она из Лилиного тела тянулась, от ее щедрого сердца, от жертвующей крови, от верной души.

В два шага она преодолела расстояние, разделявшее ее и замершую сфингу. Лиле понадобилось всего два шага… и шесть стежков. Шесть стремительных стежков волшебной иглой, чтобы зашить сфингеглаза.

Земля содрогнулась. Из недр ее донеслось приглушенное клекотанье, и следующий толчок, гораздо более мощный, заставил толпу содрогнуться. Но те, кто устоял на ногах, кто не зажмурился от ужаса, мог бы заметить, что на площадке перед Кошачьей скалой сфингибольше нет, а есть только маленькая женщина, держащая в объятиях ребенка. Только женщина и ее дитя. Но никто не заметил… Быть может, потому, что все они, жрецы и послушники обожествленного ими существа, вдруг забыли о нем – в одно мгновение и навсегда.

Еще один толчок. Слышен отдаленный гул моря и грохот. Страшно подумать, но, возможно, это рушатся дома. Люди кричат и, наконец, обращаются в бегство. Они бегут, как стояли, толпой. Они охвачены паникой – но в панике этой нет ни капли жестокости. Они стараются помочь друг другу, они несут на руках детей, поддерживают стариков, поднимают упавших. В каждом из них еще горит крупица теплого света… И погаснет не скоро, а быть может, и не погаснет никогда.

И Лиля бежит со всеми, прижимая к себе сына. Она спотыкается, падает на колени и чувствует, как ходуном ходит под ней земля. Чья-то теплая надежная рука поддерживает ее, помогает встать на ноги. Лиля думает, что Дубову удалось отыскать ее в этой суматохе…

Но это не он. Это Димка Попов. В черном костюме, в белоснежной рубашке, он поддерживает Лилю за локоть и улыбается незабываемой своей, добродушной улыбкой.

– Молодец, Лилька. Ты справилась. Я так и знал.

– Лиля! Лиля, очнись! Мы это сделали, Лиля! Ты это сделала!

Дубов берет у нее Егора, тот обнимает его за шею, прячет лицо у него на груди. Рядом Альберт – бледный, с трясущейся челюстью. Он хочет что-то сказать, но не может, только машет рукой.

– Нам нужно вернуться домой… Там Нина, ей страшно…

Но Нинуля уже бежит им навстречу, смеясь и плача, ничего не зная еще об одержанной ими победе.