Зона индиго

Иной раз, ощутив острую телесную тоску, Шустов высматривал из автомобиля прихотливо расставленных там и сям жриц продажной любви. Все до одной они были красивы в дымных московских сумерках, все до одной улыбались прельстительно и равнодушно. У Альберта было подозрение, что все остальные холостяки обустраиваются как-то иначе, есть потайные телефоны, есть изящные квартирки с зеркалами на потолках, но брезгливость и страх не позволяли ему произвести подробные изыскания. Зато он как-то раз, остановившись у разноцветной вереницы и пережив минуту дикой неловкости (переглядывания, смешки, гнусный торг), заполучил в душистое нутро автомобиля юную большеротую и большеглазую проститутку. Она назвалась Аллой, и это яркое, трепещущее имя необыкновенно шло к ее вульгарной юной красоте.

Впрочем, когда Альберт доставил свою желанную добычу домой, очарование тайны вдруг развеялось. При ярком свете старомодной шестирожковой люстры таинственно-порочная гостья оказалась вдруг костистой деревенской девахой, неумело накрашенной и очень бледной. Кожа ее была того оттенка, что можно увидеть на брюшках у лягушек-жерлянок, и, дополняя сходство, девушка еще постанывала, преждевременно изображая бурную страсть.

Шустов некоторое время спустя догадался, отчего так бледна была эта бедная дурочка – Алла выходила на улицу только в сумерках, днем же отсыпалась в неведомом убежище от всех гнусностей, что учиняли над ней такие, как он! Тогда же эта бледность ее, и утробные стоны, и профессиональное кружевное снаряжение, выявившее при свете свою потрепанность, внушили ему только судорожную жалость и чувство вины. Шустов удивил бывалую гостью своими половыми чудачествами. Для начала он попросил приготовить ужин, с чем она худо-бедно справилась, разогрев в микроволновке полуфабрикат, потом предложил поужинать с ним… А после, что бы вы думали, выставил, дал денег да наказал сегодня больше на панель не возвращаться, идти домой! Ишь чего удумал, извращенец! Альберт же после жалел, что не оставил ее у себя, не дал отоспаться на пыльных просторах двуспальной кровати, где он сам не почивал никогда, предпочитая хлипкий пружинистый диван. Он даже искал ее, снова и снова всматриваясь в цепочку камелий, но так и не нашел, да и не знал, ее ли ищет. Приготовленный проституткой простенький ужин он вспоминал с теплым чувством. В неярко раскрашенных грезах являлась ему хрупкая, нежная и беспомощная дева, которую он мог бы защищать и баловать, чтобы она взирала на него с восхищением и благодарностью… Но такой среди камелий не нашлось.

А потом началось такое, что уж было и не до любовной тоски, виной же всему явилось загадочное вещество, попавшее Альберту в руки. Загадочное – прежде всего по действию, производимому на живой организм. Оно сочетало свойства мощнейшего антибиотика и антидепрессанта, подавляло рост раковых клеток… Да что там говорить!

Неизвестная субстанция излечивала ВСЕ возможные болезни. Вирус СПИДа погибал в деготно-черной жидкости, как и вирус банального гриппа. Впрочем, вирус птичьего гриппа погибал тоже. Необъяснимо, непостижимо, но вещество явно имело происхождение биологическое. Многочисленные пробы и экспертизы недвусмысленно доказали – это кровь.

– Фантастика. Этого не может быть… Но это есть. Вот оно, лекарство от всех на свете болезней, и оно же – кровь. Кровь существа, которое может быть подобным и человеку, и животному. Сверхсущество, венец создания, мессия… Кто он, кто?

Так шептал Альберт, тер воспаленные глаза, улыбался растерянно и радостно. Но на душе у него невесело было, и копошились в глубине памяти растревоженные воспоминания. Как милосердна память к детям, как легко они забывают то, что им приказывает забыть инстинкт самосохранения! Но ничто не проходит бесследно, буки прячутся в чуланах, призраки населяют чердаки, и из-под кровати в любой момент может высунуться чешуйчатая клешня чудовища.

Нехотя, нехотя вспоминал он. В послужном списке его сиротства был Лучегорский детский дом, куда его зачем-то перевели из-под Астрахани и откуда быстро переместили в Подмосковье. Смысла в этих пертурбациях не было никакого… Разве что, припомнил Шустов, после пребывания в «Лучике» он стал значительно лучше учиться. Да-да, а потом была та олимпиада, где он блеснул своими познаниями в химии, и старенький профессор, вздев на лоб очки, бормотал, трогательно пришепетывая: «Прелештно, голубшик, прошто прелештно»…

И еще одно воспоминание прикатилось к нему уже поздно ночью, в дремотной расслабленности. Воспоминание или сон? Он увидел себя в темной комнате лежащим на кровати. Он просыпается, открывает глаза и вскрикивает от ужаса. По беленым стенам скользят тени, луна играет на никелированных спинках кроватей, но кровати пусты. Мальчишки, которым видеть бы сейчас седьмой сон, стоят вокруг Альберта и смотрят на него пристальными, пустыми глазами, на дне которых плещется, отражаясь, оранжевый лунный свет. Зачем они смотрят? Чего они хотят?