– Хорошо. Вы слышали, фрау Зайссер? Какая-либо необходимость поднимать шум и тарарам отсутствует.
Я намеревался испариться, едва Люксембург возьмется за дело, поскольку питаю большую брезгливость ко всему, что касается всякого рода женских отверстий. Однако остался, чтобы посмотреть, как она проводит дезинфекцию и вкалывает обезболивающее. И задержался на время растяжения – с помощью расширителя, походившего на пинцет, но только с обратным действием. Задержался я и на время выскабливания.
Очень странно. Я покопался в моих ощущениях, пытаясь отыскать среди них гадливость, – таковая отсутствовала.
Отвезя Люксембург в Гигиенический институт (и отдав ей бумажный пакет с дополнительными 400 «Давыдофф»), я спросил у нее, сколько времени потребуется малышке Алисе, чтобы снова стать самой собой.
20 апреля мы, конечно, отмечали 54-й день рождения определенного лица. Довольно скромное торжество в Офицерском клубе, почетная роль тамады была предоставлена Вольфраму.
–
Единственным, помимо меня и молодого Вольфрама (милый юноша в итоге слегка перебрал), участником празднества, откликавшимся на тосты с живым энтузиазмом, была моя жена.
– Итак, – пробормотал я, – ты прониклась духом празднества.
– Прониклась, – пробормотала в ответ она.
Ханна, по обыкновению, разыграла целый спектакль. Разодетая как уличная девка, она ободряла множеством выкриков (слишком громких) каждого, кто произносил тост, а затем сменила их на сатирическое хихиканье, направленное на подрыв владевшего всеми настроения благопристойной торжественности. Я закрыл глаза и поблагодарил Господа за то, что Фриц Мебиус уехал в отпуск.
– Да, я прониклась духом празднества, – сказала она, – потому что, если нам повезет, оно будет последним. Интересно, как этот жалкий, мелкий дрочила покончит с собой? Полагаю, он уже разжился какой-нибудь гнусной пилюлей – припрятал на черный день. Тебе тоже 1 дали? Они их всем своим ключевым дрочилам выдают? Или ты недостаточно ключевой?
– Государственная измена, – сохраняя спокойствие, сказал я, – более чем заслуживающая высшей меры наказания… Да, именно так. С шуточками пора кончать.
Интересно будет посмотреть на ее лицо.
На сей раз аспергегиллёз – грибок в легких.
Школа верховой езды о возвращении Мейнрада и слышать не желает, поэтому я предложил продать его нечистоплотному погонщику мулов – на убой. Результат? Боже милостивый, нескончаемый девчоночий вой. Сибил в этом отношении ничем не лучше Полетт. Они практически переселились в грязный загончик Мейнрада, гладят его по боку, а он лежит себе и тяжко дышит.
А знаете – мне
Я и мои деревенские мордовороты прекрасно провели время наедине с ним – в 33-м, в камере, которую ему отвели в Дахау. Ах, мысленно я перебрасывал дружищу Крюгера из тюрьмы в тюрьму, из лагеря в лагерь, оставляя там, где мне, черт дери, хотелось. А когда приблизилась война, что же, я отправлял его выравнивать дюны в Штуттгофе, рубить камень в Флоссенбюрге, ковыряться в глиняных карьерах Заксенхаузена. О, я попросту измочалил Крюгера, изобретательно расширяя его страдания (одиночное заключение, каторжная команда, голодные пайки, медицинские опыты здесь, 75 ударов плетью там). Так или иначе, я, похоже, малость увлекся, перестарался, понятное дело, и мне перестали верить. Участь Крюгера была единственным, что давало мне власть над Ханной. В прежние денечки из нее удавалось даже выжать с помощью дружищи Крюгера странно страдальческое согласие на перепихон. Ах, какими далекими кажутся мне теперь эти экстатические соития.
Мне
– На фейерверке будете? – спросил Фриц Мебиус. Мы направлялись к его кабинету мимо сидевших за своими столами делопроизводителей. Бункер 11: Гестапо.
– Девочки будут. Я полюбуюсь им из сада.
Ни слова о Ханне, ни слова о супружеской дисциплине: Фриц хмуро обдумывал дело, которым мы сейчас занимались.
– Как провели отпуск? – спросил я (дом Мебиусов стоял посреди того, что осталось от жилого квартала в центре Бремена). – В забавах да потехах?
– Вам бы все шутки шутить, – устало ответил он, просматривая 1-ю страницу донесения Руппрехта Штрюнка. – Выходит, этот ублюдок и есть их координатор?
– Так точно. Капрал Дженкинс указал на него, а затем Штрюнк нашел в его инструментальном шкафчике календарь.
– Хорошо. Ах, Пауль. Стекол в окнах нет, электричества нет, воды нет; чтобы посрать, как ты привык делать поутру, приходится дожидаться полудня. Да еще тащиться 4 квартала, чтобы набрать ведро воды для смыва.
– Да?