Зона интересов

Был вторник. В четыре пополудни Ханна вышла из стеклянных дверей комнаты для завтраков и в течение пяти минут прогуливалась по саду – под зонтом, в свободного покроя пальто без капюшона. Она знала, где я, но в ту сторону не глядела. А я находился в здании Монополии – там, где хранятся все их мундиры, сапоги, ремни…

Пауль Долль не был ее первым мужчиной.

1928-й, Ханна только что поступила в Розенхаймский университет Южной Баварии (французская и английская литература), где преподавал Дитер Крюгер. Она и пара ее подруг записались на курс лекций, который он читал (Маркс и Энгельс), – записались по той простой причине, что «он был такой красивый. Мы все по нему с ума сходили». Как-то раз он отвел ее в сторону и спросил, ощущает ли она пылкую приверженность делу коммунистов; Ханна соврала, сказав, что ощущает. Тогда Крюгер предложил ей посещать еженедельные собрания в задней комнате городской кофейни, на которых он председательствовал. Это была Ячейка. Так она узнала, что дюжий Крюгер – не только ученый, но и активист, не только преподаватель, но и уличный боец (а бои, со стрельбой и даже взрывами гранат, происходили: «Союз красных фронтовиков» сражался с отрядами правых партий, включая и НСДАП). Он и Ханна вступили в любовную связь и поселились более-менее вместе (это называлось «снять соседние комнаты»). Крюгеру было тридцать четыре, Ханне восемнадцать.

Через полгода он ее бросил.

«Я думала, что у него пропало желание спать со мной, – рассказывала она в беседке на границе “Зоны”, – но причина была не в этом. Иногда он возвращался ко мне – на одну ночь, понимаете? Или звал к себе. Он говорил: “Знаешь, в чем настоящая беда? Ты недостаточно левая.” Я и не была левой. Не верила в их дело. Мне вообще не нравятся утопии. В результате на собраниях Ячейки я часто засыпала, и это приводило его в бешенство».

Состоял в Ячейке и Пауль Долль. Я ничего удивительного в этом не усмотрел. В то время тысячи людей переходили из фашистов в коммунисты и обратно, даже не взглянув в сторону либералов. Ханна продолжала:

«Потом шайка “коричневых” очень сильно избила Дитера. Но это лишь укрепило его дух. Он сказал, что человек, подобный ему, не может поддерживать отношения с женщиной, лишенной подлинной веры, что это “немыслимо”. И ушел навсегда… я была несчастна. Сломлена полностью. Я даже пыталась покончить с собой. Видите, запястья. – Она показала мне белые следы швов, пересекавших синеватые вены. – Пауль нашел меня и отвез в больницу. В то время он был со мной очень добр…»

Я, недоумевая, спросил ее о родителях.

«Знаете, кого называют “осенними крокусами”? Вот к ним я и относилась. Получила при рождении двух братьев и двух сестер, которые были на поколение старше меня. Мама и папа – прекрасные люди, но в родители они уже не годились. Их больше всего волновали эсперанто и антропософия. Людвик Заменгоф и Рудольф Штейнер[55].

Пауль выхаживал меня, поил с ложечки лекарством. Успокоительным. Я не вправе искать для себя оправдания, но все это было страшным сном. А потом я узнала, что беременна. И, не успев опомниться, вышла замуж…»

Разумеется, в марте 1933-го, после пожара Рейхстага (27 февраля), четыре тысячи видных деятелей левого движения были арестованы, подвергнуты пыткам и брошены в тюрьмы. Среди них оказался и Дитер Крюгер.

Он попал в Дахау, и одним из его тюремщиков был капрал Долль.

* * *

Махнув рукой на двойственность моего отношения к услышанному от Ханны, я после одной-двух неудачных попыток сумел связаться со старым берлинским другом моего отца, Конрадом Петерсом из СД – подчиненной Рейхсфюреру СС Службы безопасности, или Партийной разведки. Петерс был когда-то профессором истории Гумбольдтского университета, а теперь помогал отслеживать деятельность врагов национал-социализма (сардонически специализируясь по масонам).

– Можешь говорить свободно, Томсен, – сказал он. – Эта линия не прослушивается.

– Спасибо, что согласились взять на себя такой труд, мой господин.

– Буду рад помочь. Мне не хватает Макса и Анны.

Мы помолчали. Затем я сказал:

– Первого марта арестован в Мюнхене. Двадцать третьего марта отправлен в Дахау.

– О. С первой партией. К Вакерле[56]. Там было нескучно.

– Вакерле, мой господин? Не Эйке?[57]

– Нет. В то время Эйке еще сидел в сумасшедшем доме Вюрцбурга. Гиммлер объявил его душевнобольным и засунул туда. На самом деле при Вакерле было еще и похуже.

Конрад Петерс, хоть он и занимал высокий пост, походил на меня. Мы оба были «апатичными попутчиками». Мы шли в общем строю, вернее, сопровождали тех, кто в нем шел, делали все для нас посильное, чтобы приволакивать ноги, истирать ковры и царапать паркет, но шли. Таких, как мы, было сотни тысяч, а может быть, миллионы.

Я сказал:

– В сентябре переведен в Бранденбургскую тюрьму. Вот и все, что я знаю.

– Дай мне пару дней. Он тебе не родственник, нет?

– Нет, мой господин.

– Уже легче. Стало быть, просто друг.

– Нет, мой господин.

* * *