Зона интересов

– Франция, Голо. Мы раздавили ее за тридцать девять дней. На самом деле за четыре. Куда быстрее, чем Мольтке. Франция[63].

Борис был моим кровным братом, а отношения наши начались далеко за пределами человеческой памяти (мы, по-видимому, узнали друг друга еще в те времена, когда составляли одного человека). Впрочем, случались у нас и серьезные расхождения. После захвата власти я находил невозможным оставаться с ним рядом: в 1933-м лишь два человека во всей Германии всем своим нутром желали мировой войны – и вторым из них был Борис Эльц. Затем, после вторжения в Польшу, в наших отношениях воцарилась froideur[64], продлившаяся до поспешного отступления от ворот Москвы в декабре 41-го. Да и в дальнейшем наши взгляды далеко не совпадали. Борис так и остался фанатичным националистом – несмотря даже на то, что обожаемой им нацией была фашистская Германия. И если бы он узнал сейчас о моей затее с Роландом Буллардом, то без каких-либо колебаний вытащил бы свой «люгер» и прострелил мне голову.

– До конца сентября все еще выглядело практически осуществимым. Война на уничтожение, Голо, это не мой жанр, но походило на то, что она себя оправдывает… и все-таки вторжение в Россию было глупостью. Отойди-ка в сторонку.

Ему захотелось получше разглядеть себя в зеркале над раковиной. Отклонившись под нелепым углом назад, Борис провел по своим оловянного оттенка волосам расческами, которые держал в обеих руках.

– Как по-твоему, – спросил он, – это очень нехорошо – любоваться на себя в зеркале?.. Я знаю, говорить так – преступление, но войну мы проиграли, Голо.

– Ладно, ты попал в самую точку.

– Господи, да все эти соображения уместились бы на обороте почтового конверта. Война на двух фронтах? На одном с СССР. На другом с США. А есть еще Британская империя. Вот и все соображения – на декабрь сорок первого.

– На ноябрь сорок первого, Борис. Ты от меня этого не слышал, но они уже записали их на обороте конверта. Люди из армии. И сказали ему, что победить он не сможет.

Борис едва ли не с восхищением покачал головой.

– Победить Россию он не может. И что он делает? Объявляет войну Америке. Это не преступный режим, дорогой мой. Это режим преступного безумца. А нас ожидает поражение.

Я, поеживаясь от смущения, сказал:

– Второй фронт пока что не открыт. А ведь союзники могут и порвать с Москвой. И не забывай, Борис, мы создаем чудо-оружие.

– И они тоже. Руками наших ученых. Позволь преподать тебе маленький урок военного искусства, Голо. Правило первое: никогда не вторгайся в Россию. Ладно, мы перебили пять миллионов человек, взяли пять миллионов в плен и уморили голодом еще тридцать. Что тем не менее оставляет в живых сто двадцать пять миллионов.

– Успокойся, Борис. Выпей. Ты слишком трезв.

– Выпью, когда все закончится. Даже если ты сровняешь с землей Ленинград и Москву, что потом? Тебе придется веки вечные иметь дело с яростным сопротивлением на линии фронта длиной в Урал. И как ты усмиришь Сибирь? Она же в восемь раз больше Европы.

– Да ладно, в прошлый раз мы это сделали – оккупировали Россию.

– Тут и сравнивать нечего. То была кабинетная война в старом стиле, да и велась она против умиравшего режима. А цель нынешней – добыча и истребление. Понимаешь, Голо, сейчас Красная армия – это всего лишь головной отряд. Биться с нами будет каждый русский, каждая женщина, каждый ребенок… До октября, до Киева, я думал, что мы выигрываем войну на уничтожение. Что массовыми избиениями можно достичь невозможного. – Он провел ладонью по лицу и нахмурился, словно дивясь сам себе. – Думал, что ночь побеждает, Голо, что она победит, а там посмотрим.

Я сказал:

– И что увидим?.. Плесни мне еще на палец-другой, если можно.

Он окинул меня оценивающим взглядом, дружески усмехнулся:

– Полагаю, ты ждешь не дождешься возможности подышать одним воздухом с Ханной… Убери эту улыбку с физиономии, Голо.

– Я улыбаюсь так только наедине с тобой.

– Ты лучше улыбайся так только наедине с собой. Я тебе уже говорил, меня от нее рвать тянет.

Надев шинели, мы пошли по Вишневой улице к гаражу. На среднем плане пейзажа производились пробные испытания новых крематориев фирмы «Топф», I и II (а вскоре заработают III и IV). Как удавалось пламени взбираться по высоченным дымоходам и вырываться в черное небо?

– Не симпатизирующий нам наблюдатель, – сказал Борис, чьи зубы уже постукивали, коротко и судорожно, – пожалуй, нашел бы все это достойным порицания.

– Да. И мог бы расписать черными красками.

– Оох, теперь нам придется сражаться как демонам. Нам потребуется все правосудие победителей, каким мы сможем разжиться. А я вынужден гнить здесь в компании сраных венцев.

Вишневая улица повернула налево и стала Лагерной.

– Приготовься, Голо. Эстер Кубис. Сегодня после полудня я прочитал ей длинную лекцию. А она, выслушав меня, сказала: «Я собираюсь наказать вас сегодня». За что, Эстер, за что?

– У нее глаза человека бескомпромиссного. И обид накопилось достаточно.