Зона Комфорта

Чрезмерно дорогую для наших кошельков «Радугу» мы покидали под замечательно-оглушительную песню новомодной певицы Линды.

– Я – ворона! Я – ворона! – доказывала она.

На улице под тентом мы душевно раздавили пару бутылок на «ход ноги». Тёплую водку сопровождал вкус пластмассы одноразовых стаканчиков. Троица подкаблучников, наступив на горло собственной песне, укатила на троллейбусе «в семью». Темнело, и кругом загорались заманчивые вывески. Товарищи офицеры стали скидываться. Я следил, но так и не увидел – отстегнул ли денежку комбат Ищенко.

Следующим куском, без логического мостика, помню орущее прокуренное нутро кабачка «Услади друзей».

…Помню алую жилетку бармена за стойкой на фоне сонма разнокалиберных бутылок. Как я с грохотом полетел с высокого крутящегося стула. Как мы сцепились с Ищенко. Почему-то в варочном цеху, между парящими котлами. От прямого в подбородок он даже не покачнулся, надвигаясь на меня, как айсберг в океане. Нас крайне вовремя растащили.

Ищенко неистово бился в объятьях богатыря Горяйнова и верещал, ярко надувшись изнутри кровью:

– Загрызу, ментяра позорный!

От безразмерной ярости он мог лопнуть.

Я в ответ наобещал ему размотать историю с пропажей радиостанций в его батарее:

– Парашу будешь нюхать, крыса!

В предпоследнем обрывке мы с Лёвой, свято державшим слово не давать мне развязываться, за полночь сусонили из горла «Балтику», девятый номер, в «железном садике» на Тимофея Павловского.

По-братски обнявшись, яростно орали в две глотки:

– Артиллеристы, точный дан приказ!
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!

В небе зыбко шевелились звезды, похожие на медуз. По тёмной аллее приближалось мутное белое пятно. Дробный перестук каблуков сыпался по асфальту.

– Сигаретой не угостите? – голос женщины был обещающе нетрезв.

– А пивка? – спросил я радушно. – Де… девяточки, а?

Женщина, покачиваясь, долго прикуривала от Лёвиной сигареты.

Она была тоже изрядно вдетая, на одной орбите с нами. Я стал ловить её за руку, с третьей попытки мне это удалось. Усадил на колени. Она оказалась мягкой и тяжёлой, приторно пахла парфюмерией. Без расшаркиваний и реверансов, как учил в когда-то читанном мною газетном интервью народный артист СССР Николай Рыбников, я полез ей под юбку, преодолевая символическое сопротивление. Легко нырнул под слабую резинку трусов, утвердился на заветном плацдарме…

Отвалившись после затяжного поцелуя, женщина неуверенно сообщила, тыкаясь мне в щеку мокрыми губами:

– Меня дома муж ждет…

– Подождёт, – отмахнулся я, – дело молодое.

Гвардии финансист Скворцов, проявляя врождённую деликатность, схоронился за детской горкой.

…Я до хруста стискиваю зубы. Вспоминать дальше ночные похождения невозможно без риска сойти с ума от стыда. Я хочу одного – найти глубокую нору под корягой и забиться в неё. Никого не видеть… никогда… Или – на необитаемый остров… Только чтоб безо всяких там Пятниц.

На какой-то (короткий или напротив, долгий отрезок времени) я забываюсь остатками пьяного сна. В нём меня грызет за ногу, за левую, злобная грязная дворняга. Я вырываюсь из страшного полубреда-полугаллюционации с выскакивающим сердцем и пересохшей, как пустыня Гоби, глоткой…

Над собой я вижу склоненные ветки, пробивающийся сквозь них рассеянный солнечный свет. Неподалёку невидимая высвистывает пичуга – двумя коленами, неразнообразно.

Ч-черт, так я окуклился на улице? В центре города, прямо в «железном садике»? Сколько времени сейчас? Белый день?

Я сел рывком. Трусливо вжав в плечи голову, стал озираться по сторонам. Такого конфуза со мной еще не случалось. Похоже, я переместился на новую ступеньку своего падения.

Кто встал на наклонную плоскость, тот будет катиться.

Какой мудрец придумал сие непреложное правило?

Но это был вовсе никакой не «железный садик». И вообще я находился за городом. Сзади меня сплошной стеной стоял лес, а впереди, сколько видно, до горизонта – поле со стелющейся под ветром рожью. Или пшеницей. Разница в данном случае абсолютно непринципиальна.

Место незнакомое. Куда меня с кривых глаз занесло?

Я сосредоточился, вернее, тупо напрягся. И ничего не вспомнил. Наверное, ночью я поймал тачку. Чтобы закатиться с барышней к себе в общагу. Не мог же я любить её на улице? Хотя, почему не мог? Дело-то молодое. А может, вместо общаги укатил невесть куда? К корешку университетскому Коле в Иваново велел водиле мчаться? По местам былых сражений… Такое случалось раньше.

Не помню. Хоть убей, не помню как было.

Левую ногу, покусанную дворнягой, оказывается, я отлежал во сне. Онемела ноженька моя бедная, сотни быстрых колких иголочек по ней забегали.

Я встал и, прихрамывая, отошел на пару шагов от своего лежбища. Нетерпеливо рассупонился, вырывая пуговицы из тугих проранок.

Облегчение пришло бесконечное и упоительное. Я даже порычал от блаженства.