Зона номер три

— От хорошего кто ж откажется, — потупился Гурко. Он не задавал лишних вопросов, вообще помалкивал, но успел разглядеть омоновца. Плоское, как блин, лицо, крупный носяра, невыразительные, но с тайным блеском бедовые глазки — сорокалетний бычок из предместья. За соседними столами было полно таких же истуканов, кто посолиднев, кто попроще, но все без признаков приязни и разума. Едоков было немного — шесть-семь в разных местах. За дальним столом, как и было условлено, насыщался горячим приварком свободный ассенизатор на спецдопуске — Эдуард Сидорович Прокоптюк. В столовой не положено было подавать какие-либо признаки знакомства, но Гурко от порога сумел-таки дружески подмигнуть старику, отчего у того рожа вытянулась, как резиновый коврик.

«Если ты и есть Дема Гаврюхин, — мысленно обратился Гурко к сидящему напротив омоновцу, — то признаюсь, это серьезно. Ты меня убедил».

Подавальщик вернулся с медной кружкой, наполненной почти до краев белесой, точно незрелая бражка, жидкостью. Это и была заветная «Кровавая Катя». Гурко поднял кружку к ноздрям и с наслаждением понюхал. Шибануло, как из подожженной помойки.

— Ну что, курва, — осклабился омоновец. — Слабо принять на грудь? Или вас этому тоже учили?

Гурко встретился с ним взглядом и увидел блеснувшую в зрачках тугую, настороженную мысль. Теперь он больше не сомневался, что перед ним Дема Гаврюхин — лихой, неуловимый покойник. Однако не понимал, как они смогут поговорить здесь, в столовой, где все столики надежно оборудованы подслушивающей аппаратурой.

— За ваше здоровье, господин, — сказал он уважительно и сделал несколько быстрых, мелких глотков, опустоша кружку чуть ли не вполовину.

— Крепко, — одобрил Гаврюхин. — Гляди не закосей. Сблюешь, прибирать некому. Своим же рылом выскребешь.

Гурко остановился над тарелкой и продолжал молча хлебать сочное варево. Ему оставалось только ждать, и ждать пришлось недолго.

— Не ссы в штаны, — ухмыльнулся Гаврюхин. — Этот столик обесточен. И все соседние тоже. Говори, чего надо?

— О чем вы, добрый господин? — Гурко изобразил испуг, как и положено контрактнику, вынужденному задать вопрос вышестоящему чину. В Зоне был свой этикет общения, который не стоило нарушать. Гаврюхин удовлетворенно крякнул:

— Не сомневайся, курва, я тот, кто тебе нужен.

— Может быть, спирт, — задумчиво сказал Гурко, — вышиб из меня мозги. Не понимаю, про что вы?

Гаврюхин начал терять терпение. Он видел перед собой лоснящуюся первобытной наивностью физиономию, какую не встретишь не только в Зоне, но, пожалуй, и в самой Москве.

— Ты что же, искал меня, чтобы дурака валять? А если я тебе сейчас сопатку раздолбаю?

— Воля ваша, господин, но я никого не искал. Зашел горяченького покушать. Ничего не нарушал, — как бы в забытьи, он потянулся за кружкой и спокойно ее допил. Гаврюхин проследил, как забавно прыгает острый кадык. На душе у него посмурнело. Органы впервые прислали в Зону элитного вояку, и это означало, что против нее готовится мощный удар. Гаврюхин не предполагал, что в органах после пяти лет разбоя и чисток вообще остались специалисты такого уровня. Не сказать, чтобы он обрадовался, убедившись в обратном. Появление Гурко ставило перед ним неожиданную проблему. Он не собирался ни с кем делиться победой.

У него было свои счеты с Зоной, и он собирался рано или поздно свести их сам. Государственные службы, суд, прокуратура — это все туфта, сказки для бедных людей. В той большой Зоне, которая раскинулась вокруг ихней маленькой и откуда явился этот герой, все прокуроры, министры, суды и управители давным-давно стакнулись. Сговорились с людьми, подобными Хохрякову и Мустафе. У них даже совместный общак — государственный бюджет, откуда они черпают не ложками, а бочками, и коммерческие банки, где они умножают награбленное, время от времени делая для показухи вид, что озабочены не только собственной задницей. Без устали спорят в газетах, трещат с экранов, кого-то отстреливают поодиночке, но на самом деле вся эта жуткая кодла нелюдей сомкнула жилистые, мохнатые лапы на шее больной страны и душит ее насмерть, как знаменитый Чикатилло душил и терзал наивных, потянувшихся за конфеткой девочек в лесополосе. Та Зона страшнее, неприступнее этой, огороженной забором с протянутой над ним электрической проволокой. Поэтому Гаврюхин и не рвался обратно. Он верил в то, что если ему удастся взорвать вот эту маленькую, уютную Зону, которая, по сути, всего лишь смешная пародия, то трещина разрушения, возможно, протянется аж до Урала, точно так же, как одна измененная клетка тянет за собой хвост глобального биологического краха.