Зона номер три

— Послушай стихи, Иринушка… Идет-гудет зеленый шум, зеленый шум, весенний шум! Играючи расходится вдруг ветер верховой: качнет кусты ольховые, подымет пыль цветочную, как облако: все зелено, и воздух, и вода… Слышишь, как трогательно?.. Как молоком облитые, стоят сады вишневые, тихонечко шумят; пригреты теплым солнышком, шумят повеселелые сосновые леса… Ничего не пропало, Иринушка! Ты любишь Некрасова? Ты любишь Пушкина? Ты любишь Блока? И каждый вечер в час назначенный, иль это только снится мне, девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне… Ириша, вспомни, на этой земле прежде жили поэты. Они и теперь с нами. Зона — это временно, это ненадолго, это пройдет. Мы выйдем на берег реки и с улыбкой будем вспоминать этот страшный сон… Ты дитя, Ира, ты дитя несмышленое… Очнись, я люблю тебя… Ты помнишь это слово — любовь? Помнишь: умолкнут языки, исчезнут все знания — и все равно останется любовь, и она восторжествует…

Он ее расшевелил, похудев килограмма на два. Ее рука слабо отозвалась.

— Но тебя же усыпили, Олег?

— Пощупай — вот он я!

Недоверчиво погладила его щеку. Он не отстранялся. Тяжек, непосилен опыт воскрешения из мертвых.

— Я их водила за нос, — гордо сказала Ирина.

— Я знаю.

— Потом они управились. Васька Щуп догадался, что играю. Облил скипидаром живот. Мне стало безразлично, где быть и кем быть. Про тебя сказали, что умер. Можно я приму лекарство?

— Наркотик?

— Он там, в приемной, в столе. Хочешь, тебе принесу?

— Нет, я потерплю.

— Тогда и я потерплю.

— Ты знаешь кого-нибудь еще, кто играет? Кого не сломали?

— Со мной не откровенничали. Все знали, что Васька Щуп меня пользует. Тебе нужен Эдик Прокоптюк. Он знает все.

— Кто это?

— Профессор. Бывший челнок. Он ассенизатор на допуске. Во всех секторах. Он старый. Ему доверяют.

— Можешь свести нас?

— Попробую. Это не трудно. Тебя не убьют второй раз?

— Ни в коем случае. Я им нужен.

— Сбежать отсюда невозможно. Не надейся.

— А куда нам бежать? Теперь везде одно и то же.

Не поняла. Вскинула брови. И опять, как в первую встречу, возникло между ними чудное родство. Надо же, подумал Гурко, сколько по бабам шатался — и все ничего. Без тяжелых последствий. А тут на тебе. Зацепило — дух захватывает.

— Зона меняет обличил, — туманно объяснил он. — Но она внутри человека, а не вне. Мы же в России, дитя.

— Повтори еще раз.

— Милое дитя!

Шум селектора, включенного на полную мощность, прервал их беседу.

— Товарищ второй секретарь! — громовым басом воззвал Зюба Курехин. — Немедленно зайди ко мне!

— Начальник! — уважительно поднял палец Гурко.

— Если он тебе надоест, — улыбнулась Ирина, — я дам таблетку. Он от нее сразу дрыхнет.

В кабинете Зюба Курехин устроил ему партийный разнос. Грохотал кулаком по столешнице, бешено сверкал глазами, грозил увольнением и ссылкой в какой-то «крольчатник». Смысл обвинений сводился к тому, что Гурко чересчур возомнил о себе, если заставляет ждать по часу. Народ не для того поставил Курехина на этот пост, чтобы он держал в аппарате бездельников, прощелыг и дармоедов. Он вошел в раж, подбежал к Гурко и замахнулся на него кулаком. Все это проделал с таким самозабвением, будто они действительно находились в здании райкома в 70-х годах. Цифровой код работал безупречно, и это свидетельствовало о том, что фирма, занимающаяся психогенным обеспечением Зоны, веников не вязала.

Гурко перехватил его руку, завернул за спину и несильно потыкал носом в стол. Зюба мгновенно опамятовался.

— Ты чего? Отпусти! — проблеял жалобно. Гурко развернул начальника к себе лицом и предупредил:

— Товарищ Курехин! Ирину Мещерскую не трогай. Она будет обслуживать только меня.

Зюба проморгался, достал носовой платок и громко высморкался. Растерянно промямлил:

— Вы так ставите вопрос? Может быть, попросить у Василия Васильевича вторую секретаршу?

— И этого не надо делать.

— Но как же, Олег Андреевич! А если у меня возникнет позыв?

— Перетерпишь, ничего.

— Это ваше личное мнение?

— Не только мое.

Курехин важно кивнул, но бегающие глазки выдавали, что не вполне смирился с поражением.

На ночной костер пожаловал нефтяной магнат Гека Долматский, один из богатейших подельщиков Газпрома, да его свита — телохранители, две шалавы в платьях от Зайцева и черный мастино по кличке Ришелье. Мизансценами Зона не баловала: представление шло на таком же, как на медвежьей охоте, Дворе за забором и вышками. Помост для гостей с накрытыми столами, площадка для духового оркестра. Костер разложили аккурат у подножия Владимира Ильича. Пионеров согнали человек пятнадцать, рассадили полукругом — мальчики, девочки лет десяти — двенадцати, все в белых рубашках с алыми галстуками. Испуганная большеглазая стайка. Была и пионервожатая, тоже в белой блузке, с красным галстуком и в короткой черной юбчонке, приметная, кстати, девица, по ужимкам не иначе из бывших стриптизерок.

Поначалу действие шло вяло: пионервожатая простуженным голосом затягивала «Взвейтесь кострами, синие ночи», «Гренаду», «Подмосковные вечера» — детишки подхватывали, как умели, слаженно бухали басы и литавры.