Зона номер три

С того дня наваждение усилилось. Лобан утратил аппетит к жизни. Начал ходить по врачам, колдунам, экстрасенсам. Никто не помог, даже Джуна с ее завораживающей улыбкой. Жуткие грезы томили его, и не видно им было конца. Общий смысл грез был такой, что он после смерти вместе с Бобой Изякиным и его ублюдком бродит по грешной Москве и ищет пристанища. Он вспомнил, что когда-то была у него мать, и собрался навестить ее на кладбище, но побоялся. Наверняка Боба с ублюдком потащатся следом и начнут насуливать матери коробочки «Селфинг», а как такое стерпеть?

— Ответь честно, как на стрелке, — обратился он к Савелию. — Я сошел с ума?

Савелий выслушал его с интересом, но не удивился. Он про Москву все понял еще на Курском вокзале.

— Нет, ум у тебя в порядке. Лукавый тобой верховодит, но это поправимо.

— Что еще за лукавый? — взвился Лобан. — Это все чушь собачья. Бабкины сказки.

Увлеченный пересказом своих страданий, он вылез из пледа и переместился поближе к Савелию. Водочки хлопнул несколько рюмок.

— Нет, не сказки, — уверил Савелий. — Попробуй по-людски жить, лукавый отступится. Сам почуешь.

— Как по-людски? А я что — не по-людски? Ты хоть немного думай над своими словами, мужик.

Савелий обосновал свое мнение. В Москве, какой он ее увидел, людей в натуральном смысле почти не осталось. В ней много одержимых, а есть такие, которые от страха забились по щелям и потихоньку воют. Но эти тоже уже не люди, потому что в них ужас пересилил волю. Потому древний город и отвалился ото всей остальной земли. В нем правит черная сила, и ей подвластно все. По разумению Савелия, Лобан тоже служил этой силе, пока не надорвал пуп. Ему еще повезло. Он мог сразу окочуриться, но Господь его пожалел, дал небольшой роздых.

— Что же это за черная сила? — подозрительно спросил Лобан, ухватя еще водки. — Уж не коммунисты ли?

— Может, коммунисты. Может, кто другой, не знаю. У меня не семь пядей во лбу. Мне одного человека разыскать надобно. Он точно в этой силе замешан.

Лобан пропустил последние слова мимо ушей, о чем-то своем глубоко задумался, даже ручками замахал, отгоняя видения, текущие изо всех углов, но с опозданием спохватился:

— Что за человечек?! Назови. Я тебе любого человечка хоть со дна реки достану.

Когда услышал имя, вздрогнул, побледнел.

— Ну даешь, мужик! Хохряк тебе нужен? Васька Щуп? Да пока к нему близко подойдешь, от тебя мокрое место останется. Зачем он тебе?

На этот вопрос Савелий и сам не знал ответа, поэтому промолчал. Зато Лобан, зябко ежась (водка его больше не грела, как и женщины), рассказал кое-что про Хохрякова. Это великий человек, ему принадлежит будущее. Он правая рука у Большакова, а тот вообще, вероятно, в ближайшее время продвинется прямо в Кремль. Оба они миллионеры и никакая не черная сила, которая мерещится деревенскому простаку Савелию. Напротив, московский обитатель почитает их за благодетелей, потому что они открывают тут и там бесплатные столовые для голодающего люда и посещают церковь вместе с главными руководителями государства, где сам патриарх призывает на них благословение Божие. Включи телевизор — и увидишь.

Лобан ринулся было к экрану, чтобы подтвердить деревенскому пеньку истинность своих слов, но что-то его остановило, помнилось, кровавый детский призрак мигнул за панелью. В задумчивости замер Лобан.

— Чего же ты их боишься, — улыбнулся Савелий, — коли они такие хорошие?

Лобан осторожно заглянул за телевизор, но никого там не обнаружил.

— Каждый раз так, — в отчаянии пожаловался Савелию. — Покажется, кукукнет, подмигнет — и нет никого. Только звук, будто шину спустили. Издевается, что ли?.. Помоги, Савелий. Озолочу, ей-Богу.

— Бога-то зачем поминаешь? — усовестил Савелий. — Золота мне не надобно, а совет могу дать. Только вряд ли он тебе пригодится.

— Какой совет?

— Брось эту лавочку и беги отсюда. Из Москвы беги. Адресок укажу.

— Какой адресок?

— Река, лес, простор. Деревенька на берегу. У меня егерь знакомый. Ему работник нужен. Ты мужчина еще крепкий, хотя пропитой. Гвоздь-то в стену забить сумеешь?

Лобан даже рот открыл.

— Ты что же, мужик, тоже глумиться вздумал? Решил, раз Лобан умом пошатнулся, любую дерзость стерпит?

Савелий сокрушенно покачал головой.

— Не слышишь ты меня. Выходит, не дошел до предела. Помайся еще в одиночку. Но помни: без покаяния не спасешься.

— А знаешь, что я могу с тобой сделать за эти слова? — хоть грозился Лобан, но взгляд у него был затравленный, диковатый. Он вдруг начал задыхаться и валиться набок. Савелий его подхватил, перенес на кушетку, усадил покрепче. Он видел, как Лобану худо, но сочувствия не испытывал. Хотел уж двинуться на волю, но Лобан жалобно окликнул:

— Савелий, будь добр, погоди!

— Что еще?

— Дай хоть подумать. Насчет лесника твоего.

— Подумай, конечно, токо недолго. У меня в Москве, кроме Хохрякова, никаких дел нету. Свижусь с ним — и айда.

— Васька Щуп живым не выпустит. В Зоне сгноит.

— Ничего, отобьюсь как-нибудь.

— Савелий, ты кто?

Уже от дверей Савелий отозвался:

— Об этом себя спроси. Когда догадаешься, полегчает.