Зона обетованная

– Сказал, да только поздно. Сначала отоварили, потом расспрашивать стали.

– Ну и…?

– Ну и – пнули. Катись, говорят, защищай диссертацию. А мне что? Они сейчас в городе в кабак запузырятся, а на мои башли вся гулянка два раза до магазина и обратно. А тут, глядишь, перебьюсь худо-бедно месячишко-другой. Потом весна, потом лето – и все дела.

– В каком смысле – «все»?

– Все по-новой. Нам как у Кибальчиша – ночь простоять да день продержаться. А что дальше будет, Бог да прокурор рассудят.

– Легкий ты человек, – неодобрительно сказал Омельченко. – Да мне-то что: детей не крестить. Поможешь парню, и то ладно.

– Больно место он серьезное для своих научных наблюдений определил. Сам-то он в курсе? – спросил Рыжий Омельченко, словно меня не было рядом.

– Теперь в курсе. Им там по плану положено. Вот и выпнули новичка. До меня только одно категорически не доходит – почему тебе Арсений Павлович ни словечка? Мог бы прояснить обстановку.

Откровенно говоря, этот же самый вопрос мучил меня с той самой минуты, как я узнал про трагедию на Глухой. Объяснения этому я до сих пор так и не отыскал, но сейчас, не задумываясь, решил защищать и Арсения, и себя, поскольку недоверие к Арсению переходило на меня чуть ли не автоматически.

– Во-первых, когда эта экспедиция затевалась, Арсений Павлович собирался в нее вместе со мной. Наверняка рассказал бы все, если бы не заболел. Я-то не знал сначала, что он заболел, думал… В общем, всякую ерунду думал, не разговаривал с ним. Это уже во-вторых, почему он не сказал. В-третьих, как умный человек, он прекрасно понимал, что мне все равно все изложат. В институте почему-то не изложили. В-четвертых, кажется, он был уверен, на Глухую мне не попасть, «дохлое дело», как он говорил. В-пятых, как я понимаю, все это для него глубоко личное. Надежда Степановна правильно сказала – скорее всего, болезнь его с этого самого и началась. В-шестых…

– Закругляйся, – сказал Омельченко. – Все ясно. Тебе самому-то как? Не расхотелось после всего, что узнал?

– Мое дело – пернатые, – твердо заявил я. – Ни золотишком, ни прошлой уголовщиной не интересуюсь. Мне только неприятно, что вы ко мне из-за всех этих дел относитесь как черт знает к кому. А это работе мешает. Или может помешать. Чего, например, твои кореша вчера на меня окрысились? – обратился я к вздрогнувшему от неожиданности Рыжему. – Им-то чем я мог помешать? Какое им дело, где я буду работать?

– Так они это самое… – заволновался Рыжий. – Думали, по-новой все начинается. Их тогда, знаешь, сколько туда-сюда таскали?

– За что их могли таскать, если они ни при чем?

– Ну, Алексей, когда сеть заводят, не спрашивают, карась ты, щука или нельма. Всех подчистую гребут, – вмешался Омельченко. – Потом уже разбирать начинают, кого обратно в реку, а кого на засол или в уху. Ладно, давайте чай пить, а то Надеждины ландорики остынут.

Мне показалось, что разговор принял неприятный для него оборот, и он хочет прекратить его.

– Похмельем не маешься? Может, по стопарику? – спросил он меня.

– За знакомство, – сразу повеселел Рыжий.

Неожиданное его решение прийти на помощь «молодому перспективному ученому» не только озадачило, но и насторожило меня. Пожалуй, не стоило торопиться с радостным согласием образовать вместе с ним маленький дружный коллектив.

– А что вы про Птицына тут говорили? – неожиданно для своих собеседников переменил я тему разговора. – Проснулся, слышу – Птицын, Птицын. Странно, что он до сих пор не пришел. Арсений Павлович говорил, что он обязательно должен встретить. Не исключался вариант, что он со мной согласится на Глухую…

– Вот и я говорю, – появилась на пороге комнаты хлопотавшая на кухне хозяйка. – Один молодой, несмышленый, другой алкаш – долго ли до беды. А говорить потом на тебя будут. Мало, что ль, собак понавешали? А Сергей человек надежный…

– Где он твой надежный, где? – взорвался Омельченко. – Я чуть свет – к нему. Дом на замке. Что, я за ним гоняться должен? Мало ли куда он намылился!

– Я его попросила на прииск съездить, – неожиданно вмешалась в разговор бесшумно появившаяся в комнате Ирина. И снова при виде ее у меня перехватило дыхание. Могло ли мне еще сутки назад прийти в голову, что у черта на куличках, на самом краю света встречу женщину, при первом взгляде на которую позабуду и свои зароки, и смертельную обиду на все без исключения существа противоположного пола. Правда, мой первый взгляд на нее совсем не сулил романтических мечтаний и беспокойных снов. Хотя сердце у меня все-таки упало, когда она выудила из куртки бумажник. Но, в конце концов, все разъяснилось. А я… Вел себя вчера – хуже не придумаешь. Надо бы теперь извиниться. Обязательно надо, а то она меня так и будет считать дураком и дубиной. Некстати вспомнив правила хорошего тона, я торопливо вскочил, как и полагается при появлении дамы, раскрыл рот, чтобы произнести что-нибудь вежливое, и неожиданно для самого себя брякнул: – Зачем?

Она насмешливо глянула на меня и как ни в чем не бывало объяснила: